Евмен Доломан - На безымянной высоте

Как будто и не холодно: сижу на жалюзи, к тому же еще и укачивает меня легкое покачивание танка, но уснуть не могу.

На западе зависает лилово-сизая туча с раскаленной докрасна нижней кромкой. Кажется, та кромка освещена гигантскими пожарами, которые уничтожают Тернополь… Но ведь отсюда до Тернополя довольно далеко. Наверно, небо покраснело к ветру.

Из-за тучи медленно, будто огненная ракета на парашюте, опускается солнце и сразу же прячется за потемневший горизонт.

— Будет снегопад, — кивает на закат Губа, — с ветерком… Если солнце выходит из тучи или заходит в тучу, верный признак — будет снег или дождь.

— И чего это мы стоим? — слышу от башни голос Орлова.

— Наверное, ведущий первый танк у кого-нибудь дорогу расспрашивает. Интересуется, попадем ли таким образом к фрицам, — подает голос Губа.

— Да здесь, куда ни поверни, к ним попадешь, — раскуривает самокрутку Пахуцкий.

Передние машины загрохотали, зазвенели стальными траками по мостовой. Наша газанула, даже в носу защипало от ядовитого дыма. Оказывается, оборвался «хвост» колонны, вот и остановились. Ожидали, пока нас нагонят.

За громким ревом моторов, за металлическим лязганьем гусениц трудно что-нибудь расслышать.

— Раздолье-то какое! — кричит на ухо Губа.

Танки тормозят, замедляют ход, останавливаются. Мостик, что впереди, разбит. Нужно объезжать. Справа и слева от дороги поблескивают фонарики. Водители и командиры машин ищут надежный объезд, чтобы не засесть в болоте. Оно-то подмерзло, но танк есть танк.

— Обрадовался остановке, Губа, — говорю, — сколько ни едем, а все поля и поля… Хорошо будет после войны тем, кто останется. Будет и хлеб, и к хлебу.

— Только работы до черта, — вступает в разговор Макар.

— А что работа? Работа — это не страшно. Лишь бы жилось хорошо, — задумчиво говорит Николай. — А после войны и в самом деле будет хорошо. Нигде ни одного фашиста не останется. И никакой тебе опасности. Не нужно ни танков, ни пушек, а давай тракторы да комбайны. Даже армии не нужно. Ну, оставят там пограничников — для порядка: чтобы из их села коровы не забрели на наш выгон или наоборот. Вот и вся их работа — ни диверсантов, ни шпионов.

— Шпионы будут, — категорически заявляет Пахуцкий, — будут! Без них нельзя.

— А что им делать? — удивляется Губа.

— Шпионят даже добрые соседи друг за другом, а о государствах и говорить не приходится. Наверно, тебе говорила мать: «А, ну, сбегай, Николка, к тетке Фроське или Ярине, сбегай да хорошенько посмотри, с чем она печет пирожки, делает ли калачи или печет один хлеб?.. Заодно посмотри, повесила ли рушники над окнами да над карточками. Посмотри, а как спросит, зачем пришел, скажешь: мать просила формочки. Возьмешь, если даст, а нет, не задерживайся».

— Ну, это же «шпионаж» ради соревнования, чтобы одной другую переплюнуть… А я о настоящих шпионах. Таких, думаю, не будет. — Губа развязывает вещмешок, добывает оттуда сухарь. Хрустнув им, он продолжает: — Хорошая жизнь настанет, это точно, но, наверно, не всем этого дождаться, не всем дойти, — вздыхает. — На что вот Петя Чопик-одессит и смельчак, и проныра, да и смекалистый, а, видишь, и его не стало… Трудно нашему брату долго продержаться. Если не пуля, не снаряд, так мина или граната, или еще хуже — бомбой ударит.

— Этого, Николай, можешь не бояться, — серьезным тоном изрекает Пахуцкий. — На тебя не станут бомб тратить. Это все равно что стрелять по комарам из винтовки…

— Промахнется по тебе, а в меня, смотришь, попал…

— За честь будешь считать, — смеется Макар.

В Скалате к колонне присоединяется еще один танковый батальон. Третью роту автоматчиков забирают от нас и ведут на машины. Присоединились. Пятиминутный перекур.

Соскакиваем с брони, чтобы немного размяться.

— Спивака здесь нет? — слышу из темноты знакомый голос старшины Чернова, комсорга танкового батальона.

— Он, — говорю, — с минометчиками, на автомашине. На танк не влезет.

Чернов подходит ко мне.

— А, это ты, Стародубчик! Давно же мы не виделись… Ну, как оно?

— Да так. Вроде бьем по ним, а оно и по нас ударяет. Рикошетом. Попало и в зампостроя, и в Вичканова, и в Червякова-старшего, и в Чопика, а нашего комроты Байрачного ранило…

— Как в Чопика? — удивляется тот. — Я видел его полчаса тому назад на бронетранспортере.

— Неужели? Наверное, обознался.

— Да, тут обознаешься! Рыжее его во всей бригаде нет…

— Откуда же он взялся? — удивляюсь. — В батальоне о нем — ни слуху ни духу.

— О, да ты, выходит, ничего не знаешь! — выкрикивает Чернов и смеется громко, даже раскачивается. — Да Петя Чопик — герой сегодняшнего дня, герой номер один! Это же он спас знамя бригады! Правда, ему, говорят, помогли Федулов и Перепелица. Но они, — вздохнул, — оба погибли…

— Федулов погиб, а Перепелица — живой, — говорю, — только тяжело ранен. Его еще утром минометчики отправили в госпиталь… Как же это так случилось, — посматриваю на Чернова, — как раз те, кто сидел на «губе» и кто караулил их, спасли знамя?

— Ну, об этом ты лучше у Чопика расспроси. Я же там не был. Только пересказываю то, что слышал.

— А может, придумали?

— Чудак! Как же придумали, когда об этом только и разговор у танкистов.

Я подумал: комбат Походько не назвал имена бойцов, спасших знамя, потому, что посчитал неуместным прославлять тех, кто еще не отбыл наказание… А завтра не только объявит им благодарность в приказе, а, пожалуй, и к награде представит. Он, Походько, любит порядок.

Снова ужасный ветер треплет нам шинели, снова напряженно гудит мостовая и вызванивает, громыхает железо.

Поздно ночью останавливаемся в Копычинцах, чтобы «тридцатьчетверки» заправить горючим, пополнить снарядами. И наконец чтобы какой-то час передохнули уставшие, перегретые моторы. Моторы устают, люди — нет.

Между скопищем автомашин, танков, пушек, «катюш», самоходок отыскиваю штабные бронетранспортеры. На мой голос отзывается из темноты Чопик.

Залезаю к нему в бронетранспортер.

Оказывается, Петр находится еще под охраной, но подходить к Чопику посторонним, разговаривать с ним можно. Больше того, когда я уселся около Петра и попросил его рассказать, как ему посчастливилось в Ромашовке не попасть в плен и спасти знамя, караульный поднялся на ноги:

— Ну, пока вы тут болтаете, я немного разомнусь. Схожу к своим.

Ему, видно, уже надоело слушать рассказ Петра. Наверное, за день сюда наведалось немало таких любопытных, как я.

— Видишь, — улыбается Петр. — Езжу с охраной. Как видный генерал. — И уже без улыбки: — Еще до сих пор нахожусь под арестом, отбываю «губу»… Это уже третьи сутки — утром освободят. Комбат Походько своих приказов не отменяет.