Андрей Колесников - Путин. Человек с Ручьем

Пренебрегал ли я или нет более или менее сформулированными правилами поведения журналистов? Иногда. Прежде всего правилами, сформулированными пресс-службой. Я об этом много уже рассказывал, но все равно все время получаю про это вопросы. Иногда я шел на пренебрежение этими правилами просто потому, что я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что, если я об этом не напишу, я себе просто этого не прощу. И в этой ситуации единственное, что я мог сделать, это просчитать последствия. Я понимал, что должен буду за это ответить, я знал примерно меру ответственности, соизмерял ее с тем, о чем я пишу, и, главное, с пониманием того, что я не могу об этом не написать: ну ладно, хорошо, ну не будет меня в течение ближайшего месяца в кремлевском пуле, грубо говоря. Или вообще, например, не будет в пуле. Но я сам-то по себе останусь. Я, если что, готов.

Такое было два раза. Про один случай я много рассказывал, потому что стоит один раз рассказать, как потом просят еще и еще разочек, по возможности хоть чуть-чуть другими словами… Это было связано с поездкой в Киев в 2004 году и выносом боевого красного знамени Победы и с нюансами вокруг этого выноса. В результате я остался в Киеве и поработал во время «оранжевой революции» там. Потому что обратно на этот борт меня уже не взяли — и я предложил даже сам себя таким образом высечь. Простить меня нельзя было по этим правилам, а наказывать… я так понимаю, тем людям, которые должны, обязаны были это сделать, было по-человечески тяжело. И я считал своим долгом помочь им, облегчить их участь. И я сам предложил — и не жалею об этом до сих пор.

Был и второй случай, громоздкий, о котором я никогда не рассказывал. И рассказывать не намерен. Он, конечно, гораздо более впечатляющий.

А, да, еще третий был…

Но в этот раз я обязательно должен сказать, что я все-таки мало о чем рассказываю. Есть правила игры, правила поведения, правила жизни. И когда ты каждый день в этой игре и в этой жизни, ты не можешь позволить — а я даже и не хочу — взять и рассказать про все или про сотую, может, часть. Хотя, конечно, иногда очень хочется. И даже прямо сейчас. Я уже здесь рассказал много того, о чем не рассказывал никогда, но, как мне кажется, по сравнению с тем, что я могу рассказать и что рвется с языка, когда начинаешь об этом… Это все же очень мало, да почти ничего, на самом-то деле. Но по сравнению с тем, что обычно про эту жизнь известно, может, и кое-что.

Президент поделился сокровенным знанием о том, что в третьем забеге все шансы, по мнению знающих людей, у Актрисы, и просто даже не может быть двух мнений.

— А в президентском? — спросил я.

— На первый номер надо ставить, — уверенно произнес Ильхам Алиев.

Я быстро посмотрел программку. Под первым номером должен был идти рыжий азербайджанский жеребец Авсарбей, арендованный в Турции.

— Понятно, — сказал я.

— В прошлый раз нас чуть не засудили, — с обидой сказал Ильхам Алиев. — Не хотели давать первого места. Пришлось Владимиру Владимировичу вмешаться.

И он с особой теплотой посмотрел на господина Путина.

Я хорошо помнил этот случай. Я сам поставил на азербайджанского жеребца и страшно расстроился, что он пришел вторым, хотя долго вел забег. И я помнил, как потом выяснилось, что фотофиниш неожиданно выявил двух победителей.

— Ну вот тут есть мнение, что Ментик может выиграть, — задумчиво произнес господин Путин. — То есть даже не Мент… А если бы Мент был, вообще бы ни у кого, значит, шансов не было.

— Мент — это выросший Ментик, — высказал свое мнение президент Азербайджана.

На дорожках готовились к третьему забегу. Перед ним на лошадях с трюками выступали казаки.

— А как, кстати, — резко повернулся Владимир Путин, — правильно: казаки́ или каза́ки?

— А вы сами-то как думаете? — на всякий случай переспросил я.

— А я знаю: казаки́, — пожал плечами президент России с ударением на последнем слоге.

То есть он хотел выяснить, только ли он это знает.

Позже я обратил внимание на то, что президент Азербайджана совершенно не общается с президентом Армении, и подумал, как каждый из них делает вид, что за этим столом сидят не пять человек, а четыре. И только я это решил, как Ильхам Алиев и Роберт Кочарян, улыбаясь и даже смеясь, начали интенсивный обмен какими-то любезностями.

Тем временем Актриса бездарно сыграла в третьем забеге. Я, как и многие люди на ипподроме, проиграл вместе с Актрисой. Она какое-то время шла первой, а потом, было такое впечатление, отвлеклась на что-то постороннее. По моим подсчетам, на угольного цвета собачку, шнырявшую под конкурными препятствиями.

Господин Путин выглядел виноватым больше жокея Актрисы.

Через несколько минут он сам уже активно общался с жокеем, который чертил в воздухе руками какие-то фигуры высшего пилотажа. За этим занятием господин Путин пропустил четвертый забег.

Поразительно, что президент России при этом совершенно, казалось, не замечал президента Венесуэлы. Он не обращал на него никакого внимания. Казалось, он вообще не в курсе, что тот здесь. Через полчаса я уже думал, что эта мысль не претендует даже на художественное преувеличение.

Вместе с тем президент Венесуэлы несколько раз вставал со своего места, переминался с ноги на ногу, но как-то не решался подойти к столу с президентами СНГ. И что-то эта история не вязалась с образом пламенного революционера, который обязан был бы уже давно обратить на себя внимание — хотя бы криком «Ола!». А мог бы, если такой уж пламенный, и скатерть поджечь…

Лошади готовились к пятому забегу. Я подошел к президенту Татарстана Минтимеру Шаймиеву и спросил его как профессионала, кто тут все-таки выиграет через пять минут.

В этом забеге бежал и жеребец Рэди Сэт Суинг из Татарии, и я был уверен, что господин Шаймиев начнет сейчас боготворить его.

— Я посмотрел предварительные результаты, — неторопливо сказал президент Татарстана, — есть, честно говоря, и порезвее жеребцы, но покрытие тут, на ипподроме, очень плохое, так что все зависит от того, как они тут тренировались. Кто больше тренировался, у того побольше шансов, кто меньше — у того поменьше…

— То есть у азербайджанского жеребца — минимум?

— Ну почему? — сказал господин Шаймиев. — Наоборот, есть шанс…

— Так он же не тренировался.

— Значит, он посвежее, — одними глазами улыбнулся президент Татарстана.

Не знаю, почему я поставил в этом забеге на второй номер. Под ним должен был бежать армянский жеребец, но в последний момент его заменили на самую темную лошадку, тверского конезавода, которая никогда ничего серьезного не выигрывала и ни с кем из жеребцов этого забега не встречалась. Наверное, поэтому я и поставил на него свои три тысячи рублей.