Алексей Коровашко - Михаил Бахтин

Но очень скоро затяжной характер начавшейся войны и связанные с ней катастрофические последствия становятся ясны всем и каждому. «Франсуа Рабле…» как бы эвакуируется с передовой книгоиздательского фронта и оказывается где-то очень далеко — в непроходимой глуши напрасных ожиданий и маловероятных планов.

Первая документально засвидетельствованная попытка его возвращения туда, где что-то продолжает делаться, датируется 12 сентября 1943 года. В этот день Леонид Тимофеев отвечает на письмо Бахтина, которое не сохранилось, но в котором, как легко догадаться по репликам московского ученого, был задан и вопрос о том, насколько реально в обозримом будущем опубликовать «Франсуа Рабле…» в каких-либо изданиях, сотрудничающих с ИМЛИ. Памятуя о том, что худая правда лучше сладкой лжи, Тимофеев такую возможность отвергает: «Издательских возможностей мало… <���…> издают книги не более 10 печ. листов обычно, но все же кое-какие возможности находятся, если тема книги в достаточной мере “актуальна”» (не произнося напрямую: «нет», Тимофеев дает, однако, понять, что книга Бахтина на данный момент времени необходимой степенью актуальности не обладает).

Однако ситуация, кажущаяся даже не столько малоблагоприятной, сколько безысходной, кардинально меняется осенью 1944 года, когда чьими-то стараниями «Франсуа Рабле…» попадает непосредственно к Петру Ивановичу Чагину (1898–1967) — директору Гослитиздата (Государственного издательства художественной литературы), одному из ближайших друзей Сергея Есенина, человеку, обладавшему хорошим эстетическим вкусом и способному по достоинству оценить масштаб и уровень выполненного Бахтиным исследования. Чагин договаривается с эвакуированным из Ленинграда в Москву Борисом Викторовичем Томашевским, крупнейшим тогдашним пушкинистом и текстологом, автором канонической и до сих пор издаваемой «Теории литературы», что тот напишет внутреннюю рецензию на книгу Бахтина. В начале зимы 1944 года Томашевский случайно встречает приехавшего по каким-то своим делам в столицу Смирнова и, узнав о роли последнего в продвижении «Франсуа Рабле…», советует ему переговорить с Чагиным. Эти переговоры вскорости состоялись и закончились тем, что Смирнов стал вторым официальным рецензентом книги Бахтина. Из-за наличия у Гослитиздата только одного экземпляра машинописи «Франсуа Рабле…» Смирнов был вынужден работать с ней в два приема: получив в Москве от Томашевского, уже перешагнувшего «экватор» рецензируемой книги, первую половину бахтинской монографии, он отбыл с ней в Ярославль, где жил после эвакуации из Ленинграда в конце января 1942 года (покидая блокадный город, Смирнов сдал вверенные ему савёловские «скрижали» в архив Пушкинского Дома). Долго ждать второй половины «Франсуа Рабле…» ему не пришлось, так как Томашевский, преодолев инерцию прежнего медленного чтения, закончил ее штудировать к двадцатым числам декабря. 27 декабря Смирнов с помощью своего излюбленного средства коммуникации — почтовой карточки — сигнализирует Бахтину, что дела складываются довольно успешно: «Вторую половину Вашей рукописи от Б. Томашевского я на днях получил и спешно дочитываю ее. Думаю, что дней через 5 уже смогу послать П. Чагину рецензию. В Москве я видел Чагина лично. Он ничего определенного не обещал, но сказал, что есть шансы на принятие Вашей работы к изданию. Как бы только их внутренних редакторов не испугала некоторая специфика излагаемого Вами материала… Будем надеяться на успех. Я со своей стороны сделаю все возможное!»

31 декабря Смирнов преподносит Бахтину своеобразный новогодний подарок: отправляет ему почтовую карточку, в которой сообщает, что накануне «послал с оказией в Москву П. И. Чагину рукопись (в этом и в других аналогичных случаях Смирнов, естественно, называет рукописью машинопись. — А. К .)… <���…> “Рабле” и свою рецензию», которую «постарался сделать… <���…> как можно более убедительной».

Еще не получив этот «презент», Бахтин, ориентируясь на сведения, содержащиеся в письме Смирнова от 27 декабря (оно было им получено 30 декабря), обращается к Юдиной с самой настоящей мольбой о помощи: «…По моим расчетам сейчас рецензия (Смирнова на Рабле. — А. К.) уже должна быть у Чагина. Следовательно, наступает решающий момент в ходе дела. Рукопись сейчас поступит на рассмотрение внутренних редакторов Литиздата; от них и будет зависеть окончательное решение. Необходимо что-то немедленно предпринять. Сам я, к сожалению, по состоянию своего здоровья приехать никак не могу. Поэтому очень прошу вас развить всю вашу энергию для воздействия на ход дела, в частности (,) на внутренних редакторов (кто они?). Что именно можно и нужно сделать, — об этом полезно посоветоваться с Борисом Викторовичем (Томашевским. — А. К.) и с Любимовым (Николай Михайлович Любимов — один из крупнейших мастеров советского художественного перевода, связанный с ведущими столичными издательствами. — А. К.). Очень полезен “нажим” на Нусинова (Исаак Маркович Нусинов — известный филолог, член редколлегии «Литературной энциклопедии», будущий официальный оппонент Бахтина на защите диссертации. — А. К.). Но Вам там виднее, к кому следует обратиться».

Бахтин, как видим, не очень представляет, что именно нужно делать для успешного проталкивания «Франсуа Рабле…» в печать (к кому подойти, кому что сказать, кого и как заинтересовать), но решает мобилизовать все силы и средства, которые, по большому счету, сводятся к переоцениваемой им пробивной энергии Юдиной.

Та же самая отчаянная просьба дублируется в почтовой карточке, отправленной Юдиной 8 января, уже после получения Бахтиным «новогоднего подарка» от Смирнова: «рукопись и рецензия… <���…> уже давно у Чагина; сейчас их, очевидно, рассматривают внутренние редакт(оры) Литиздата, от которых зависит окончательное решение. Момент сейчас самый важный. К сожалению, сам я заболел и приехать никак не могу. Между тем необходимо срочно действовать, чтобы дать делу благоприятный ход. Очень прошу Вас предпринять все, что можете. Сейчас очень важен “нажим” Нусинова. Может быть, можно заинтересовать книгой еще кого-нибудь из людей, близких к Литиздату».

Юдина, к сожалению, так и не стала для Бахтина сказочным «волшебным помощником», сумевшим реализовать его мечты о превращении «Франсуа Рабле…» в пахнущий типографской краской солидный том. Конкретные шаги по трансформации грез в действительность предпринимал, пожалуй, только Смирнов. В середине февраля 1945 года он, уже вернувшийся к тому моменту из Ярославля в Ленинград, побывал в Москве, где встретился с Чагиным. Мини-отчет об этом деловом свидании содержится в тексте оперативно отправленной почтовой карточки: «Говорил очень горячо о Вашей книге. Рецензия Томашевского тоже очень хорошая. Но перспективы все же неважные. Чагин говорит, что книга “тяжелая” — гл.(авным) обр.(азом) ввиду объема, что может быть через 3–4 мес. будет лучше с бумагой и тогда он вернется к этому вопросу. Я буду ему напоминать и вообще буду следить за этим делом».