Алексей Коровашко - Михаил Бахтин

Примерно в середине марта Бахтин, вероятно, получает от Смирнова известие о том, что проект издания «Франсуа Рабле…» в чагинском Литиздате придется похоронить. Правда, ни письмо, ни карточка с этой неутешительной информацией в архиве Бахтина не сохранились, но в пользу их наличия говорит содержание предыдущего почтового отправления, которое, по нашему мнению, нельзя интерпретировать как отказ Чагина печатать продвигаемую Смирновым книгу.

Разъяснения по поводу откладывания «Франсуа Рабле…» под литиздатовское сукно Бахтин получит только в подробном письме Смирнова от 15 мая 1945 года. Объяснив свое долгое молчание «отчаянной занятостью и крайней утомляемостью», добровольный бахтинский ходок к Чагину дает следующее толкование постигшей их неудачи: «Думаю, что причин — две: возможно, что они все же побоялись специфики некоторой части материала (под этим специфическим материалом понимается то, что Бахтин называл образами «материально-телесного низа» у Рабле. — А. К.), хотя и не хотят в этом признаться. Но еще важнее второе — что они приняли к изданию (благодаря личным отношениям и, вероятно, рекомендации Дживелегова, под чьим патронажем эта работа писалась) дрянную и пустенькую книжонку о Рабле Е. Евниной из Инст.(итута) Мировой Литературы, а две книги о Рабле пустить в один год они не решаются. К сожалению, я утратил с ними всякий контакт, особенно после того как зав. Литиздатом уже не П. И. Чагин, а профессор рус.(ской) лит.(ературы) (он же генерал, весьма выдвинувшийся в эту войну) Фед. Мих. Головниченко (Чагин — его первый заместитель). К сожалению, я с ним еще не знаком, чтобы обратиться к нему прямо, а из отдела зап. (адной) лит.(ературы) на мои письма мне просто не отвечают».

Бахтин, однако, предпочитал не расставаться с призрачными надеждами на издание книги, по сути дела, игнорируя абсолютно однозначные реляции Смирнова. В двадцатых числах июня он побывал в Москве, где лично пытался встретиться с Чагиным, но так и не сумел добиться у него аудиенции. Но ему удалось побеседовать с Дмитрием Обломиевским, тогдашним главным редактором французского издания журнала «Интернациональная литература», и академиком Владимиром Шишмаревым, директором ИМЛИ. Именно они, а не Смирнов, смогли убедить его, что издать «Франсуа Рабле…» в ближайшее время не удастся, так как сданная в печать книга Евниной отменила на неопределенный срок потребность в монографиях аналогичной тематики. При этом Обломиевский настоятельно советовал Бахтину отказаться от хождений по московским редакциям и переключиться на Ленинград, где, по его мнению, успех в пристраивании «Франсуа Рабле…» практически гарантирован (на чем была основана эта уверенность Обломиевского, абсолютно не ясно). Кроме того, общение с другими сотрудниками ИМЛИ заставило Бахтина прийти к выводу, что он должен запустить процедуры защиты книги о Рабле в качестве докторской диссертации. Он искренне надеется, не обладая, заметим сразу, объективным представлением о характере ваковских требований к соискателям ученых степеней, на возможность благополучно перешагнуть через кандидатскую ступень академической лестницы.

В начале 1946 года судьба решает не то чтобы проявить к Бахтину благосклонность, а скорее пококетничать с ним. Знаки внимания своему недолговечному избраннику она демонстрирует не напрямую, а окольными путями: через жену Бориса Томашевского Ирину, которая с помощью почтовой карточки, отправленной не позднее 18 января, уведомляет Юдину о новой, почти фантастической книгоиздательской перспективе, открывшейся для «Франсуа Рабле…»: «Получили известие, что книгу Бахтина Гослитиздат передал Арагону (писателю), который увез ее в Париж, где она должна быть издана. Сделано это на основании отзыва Бор(иса) Виктор(овича), который произвел на Арагона впечатление. Надо думать, что это не только слава, но и деньги».

До сих пор не очень понятно, является ли это сообщение Ирины Томашевской «фейком» или, наоборот, рассказом о реально произошедшем событии. Можно лишь с уверенностью утверждать, что ни в архиве Луи Арагона и Эльзы Триоле, ни в архивах Гослитиздата никаких документальных следов передачи бахтинской рукописи для публикации во Франции нет. Единственным дополнением к свидетельству Томашевской служит черновик письма Бахтина Кожинову, Бочарову, Гачеву, Палиевскому и Сквозникову от 10 января 1961 года (о причинах такой коллективности адресата будет подробно рассказано позже). В нем, в частности, говорится: «Кроме того до меня в 1947 или 1946 (?) г. дошли слухи, что копия моей книги была передана Луи Арагону. Об этом сообщил мне покойный Томашевский, который слышал в Союзе писателей от Бояджиева. Проверить это еще я не мог, так как не знал Бояджиева (Григорий Нерсесович Бояджиев (1900–1974) — известный советский театровед, соавтор Дживелегова по «Истории западноевропейского театра». — А. К.)». Показательно, что в окончательный текст письма Бахтин данную информацию включать не стал, осознавая, как мы считаем, ее апокрифический характер.

Полностью избавляет Бахтина от книгоиздательских иллюзий все тот же Смирнов. В письме от 10 марта 1946 года он без обиняков сообщает ему: «На печатание “Рабле” приходится отложить пока надежду. Плановые издания, с кот(орыми) год назад приказано было спешить изо всех сил, временно отложены, и неск(олько) готовых томов Стендаля, наш учебник ист(ории) зап(адных) лит(ератур) и многие другие, (нрзб) лежат в летаргии. Планы временно сокращены до минимума. След(овательно), с этим придется подождать по кр(айней) мере год или два…»

В этом же письме Смирнов укоряет Бахтина за то, что тот не пожелал заняться получением кандидатской степени, а решил сразу штурмовать звание доктора наук, создавая множество проблем самому себе: «…Ив. Ив. Канаев сейчас сообщил мне по телефону, что Вы заболели гриппом. Хуже то, что, по его словам, Вы отказались от мысли выполнить формальности, требуемые для получения кандидатской степени (до постановки вопроса о докторской степени за Рабле, что, по-видимому, трудно было сделать сразу, без кандидатской). Мне кажется, немалая помеха — отсутствие у вас обычного типа curriculum vitae с перечнем мест службы и т. п. По крайней мере, Ив. Ив. Канаев не мог мне чего-либо соответствующего изложить. А как без этого мотивировать? Недавно один мой старый друг — юрист, 55 лет, все это проделал, т. е. сдал все аспирант(ские) экзамены и затем защитил диссерт(ацию) по рукописи. М.б. Вы все же на это решились бы? Я приложил бы все усилия к этому, чтобы упростить дело. А то прямо не знаю, как подойти к вопросу».

Надо также добавить, что это письмо, закрывшее на долгие годы «дело» об издании «Франсуа Рабле…», было отправлено Смирновым уже не в Савёлово, а в Саранск, куда Бахтин переехал в начале октября 1945 года. Обстоятельства, предопределившие очередную бахтинскую «перекочевку», в беседах с Дувакиным изложены следующим образом: «Ехать в Москву и в Ленинград нечего было и думать. Я туда ездил постоянно, но жить там, прописываться там я не мог. Вот я пошел тогда… в Министерство просвещения, как оно называлось тогда… <���…> чтобы получить какое-нибудь назначение опять в какой-нибудь провинциальный вуз. И там как раз я нашел заведующего отделом пединститутов, моего… декана по Саранску, бывшего декана. Он меня увидел: “Возвращайтесь в Саранск. Я вас сейчас же туда направлю, напишу директору. Вам будет обеспечено все, что нужно. Поезжайте лучше всего в Саранск”. Ну, я и поехал туда».