Леонид Млечин - Плевицкая

«Такими лицами сейчас являются ген. Кутепов (со времени моего нахождения на территории СССР я раза три слышал, что ген. Кутепов жив и нашел способ выйти из своего положения пленника Советской власти) и я, мнения которых для чинов РОВС и для других офицерских и общественных организаций несомненно авторитетны…

Если бы нам дана была возможность лично убедиться объездом вместе хотя бы части страны в том, что население не враждебно к власти, что положение его улучшается и что оно не стремится к перемене власти и общегосударственного порядка, то наш долг был бы об этом сообщить эмиграции, дабы открыть новую эру возвращения русских людей в Россию… Но нужны по крайней мере два голоса — Кутепова и мой, чтобы эмиграция хотя бы непредубежденно поверила или по крайней мере прислушалась… Тогда вопрос о русской эмиграции ликвидируется сам собой в течение нескольких лет».

Миллера обманывали, рассказывая о том, что Кутепов жив и даже на свободе. Пробуждали в Миллере надежду: послужишь нам и тебя отпустим.

Нарком Ежов пожелал на него взглянуть. 28 декабря 1937 года зашел к нему в камеру вместе со свитой, но не представился. Только потом следователь объяснил Миллеру, какой высокий гость у него побывал. Надо полагать, Ежов докладывал Сталину о предложении Миллера. Но вождя оно не заинтересовало. Обнародовать присутствие председателя РОВСа в Москве — значит признать, что он был похищен. Французское правительство возмутится. А лишний международный скандал не нужен.

Да и много ли пользы от миллеровского призыва к эмигрантам вернуться в Россию? Еще неизвестно, кто откликнется на его слова и приедет: желающие действительно начать новую жизнь или враги советской власти, которые получат легальную возможность пересечь границу?..

Если поначалу и был какой-то интерес к играм с участием Миллера, то он быстро пропал. Евгений Карлович вновь и вновь просил разрешения написать жене. Но ответа не последовало.

Шестнадцатого апреля 1938 года он написал митрополиту Московскому Сергию:

«Будучи длительно изолирован от внешнего мира, я особенно болезненно ощущаю невозможность посещения церкви. Условия, при которых я покинул свой дом, не позволили мне взять с собой даже Евангелие, чтение которого, особенно в настоящие дни, было бы для меня большим утешением. Поэтому примите милостиво мою покорнейшую просьбу и подарите мне Евангелие на русском языке.

Всё мое время я посвящаю чтению книг, получаемых из местной библиотеки, но был бы счастлив, если бы мог часть времени из немногих оставшихся мне лет (мне 71-й год) посвятить возобновлению и расширению моих познаний Библии и Житий Святых. Эти две книги я решаюсь просить у Вас, высокочтимый Владыко, во временное пользование на 2–3 месяца, а по прочтении обязуюсь их Вам возвратить».

Генерал верил, что его не станут держать за решеткой до бесконечности. Отпустят… А то, что его просто убьют, это и в голову не приходило.

Двадцать седьмого июля 1938 года Миллер обратился к Ежову. Приписал: «В собственные руки»:

«На этих днях минуло 10 месяцев с того злополучного дня, когда, предательски завлеченный в чужую квартиру, я был схвачен злоумышленниками в предместье Парижа, где я проживал как политический эмигрант по французскому документу, под покровительством французских законов и попечением Нансеновского Офиса при Лиге Наций, членом коей состоит СССР. Я ни одного дня не был гражданином СССР, и никогда моя нога не ступала на территорию СССР. Будучи тотчас связан — рот, глаза, руки и ноги — и захлороформирован, я в бессознательном состоянии был отвезен на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя — на полпути между Францией и Ленинградом.

Таким образом для моей семьи я исчез внезапно и бесследно 22 сентября прошлого года. Моя семья состоит из жены 67 лет и трех детей 38–41 года. Хотя в первые дни по прибытии в Москву я еще очень плохо соображал под влиянием исключительно сильной дозы хлороформа, мне всё же ясно представлялось, какой удар, какое потрясение, какое беспокойство должно было вызвать мое исчезновение у моей жены и детей.

Что я был похищен агентами Советской власти, в этом, конечно, никаких сомнений у моей жены быть не могло: пример Кутепова был слишком понятен, да и все эти семь с половиной лет со дня вступления моего в должность председателя РОВ Союза сколько раз возникали эти опасения и разговоры, причем положение пленников Сов. власти всегда рисовалось в самых ужасных красках, что ныне должно было вызвать у моей жены худшие опасения за мою дальнейшую судьбу.

Первое движение мое поэтому по прибытии в тюрьму было — дать знать моей жене, что я жив и здоров и пока что физически благополучен. Краткое письмо моей жене с этим известием я передал в начале октября допрашивавшему меня следователю. Не получив его обещания послать письмо по назначению, я в начале ноября передал Начальнику Тюрьмы при особом заявлении маленькую записку аналогичного содержания без подписи и без указания, где именно я нахожусь, прося добавить к моей записке какой-нибудь промежуточный адрес, по которому моя жена могла бы мне ответить о состоянии здоровья своего, детей и внуков.

Не получив никакого отклика на это заявление от 4-го ноября (как и на другие заявления от того же числа касательно похищенных у меня денег, принадлежащих другим лицам), я в личной беседе с Вами просил Вас настойчиво связать меня с моей женой, дабы ее успокоить относительно условий моего существования и самому получить сведения о ней и детях. 28 декабря в дополнение к личному разговору, а затем в конце марта и в апреле и моим заявлениям к Вам, я к Вам обращался вновь с этой просьбой, но никакого ответа не получил.

Прошло 10 месяцев, и я ничего не знаю о моей семье, и семья моя, видимо, ничего не знает обо мне.

Я вполне понимаю, что усердие не по разуму Ваших агентов, решивших похитить меня с нарушением всех международных законов и поставивших Вас перед „совершившимся фактом“, поставило Вас и все Сов. правительство в затруднительное положение и в необходимость впредь, до нахождения приличного выхода из создавшейся обстановки, скрывать мое нахождение в СССР, но всё же я не могу не обратиться к Вашему чувству человечности — за что Вы заставляете так жестоко страдать совершенно невинных людей — мои жена и дети никогда никакого участия в политике не принимали. Особенно же меня беспокоит состояние здоровья моей жены, всю жизнь страдавшей большой нервностью, выражавшейся в болезненных приступах при всяком волнении и беспокойстве. Моя жена — родная внучка жены А. С. Пушкина, урожденной Гончаровой, бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как и ее мать, и сестры, большую нервность, свойственную семье Гончаровых… Меня берет ужас от неизвестности, как отразилось на ней мое исчезновение. 41 год мы прожили вместе.