Мария Аннинская - Творивший легенды

Забавная деталь: появление в Кане виановского “бразьера” произвело неизгладимое впечатление на мэра города. Он подружился с Борисом и ждал только одного — хоть на миг оказаться за рулем сногсшибательного автомобиля.

Жанр французской авторской песни еще только утверждался в это время. Еще только начинали звучать голоса Шарля Трене, Лео Ферре, Жоржа Брассанса, Феликса Леклера, Мулуджи. Всерьез заняться песнями Бориса уговаривали многие — Урсула, которой захотелось петь, композитор Жак Дьеваль. Наконец в 1954-м Борис принес в Союз авторов и композиторов текст и музыку песни “Дезертир”. Гармонизацию сделал Гарольд Берг. Правда, первоначальная версия “Дезертира” была достаточно воинственной, а вовсе даже не антимилитаристской, и Мулуджи, заинтересовавшийся песней, заставил Бориса изменить текст. Впоследствии, когда “Дезертир” сделался популярным, Мулуджи пытался оспорить у Виана авторство окончательного варианта, но, кажется, так в этом и не преуспел.

Виан предложил свои песни певице Рене Лёба. Она отказалась, но познакомила Виана с молодым композитором Джимми Вальтером. Через несколько месяцев было готово около тридцати песен. Сначала дело как будто заладилось и песни разошлись по исполнителям. Но следующую серию никто брать не хотел. Жак Канетти, знакомый Виана по “Киновракам” и владелец театрального зала, нескольких театральных компаний и радиопрограмм, а кроме того, директор парижского отделения фирмы “Филипс”, посоветовал Борису петь самому. (Французы были и остаются на редкость терпимы и внимательны к проблескам таланта и с готовностью помогают молодому дарованию. Уже одно то, как дебютировала не умевшая петь Жюльет Греко, приводит в изумление.)

Через месяц после разговора с Канетти Виан начал петь в его кабаре “Труа боде” (“Три осла”). Он страшно волновался перед каждым выходом, от смущения порой не слышал музыку, сбивался с ритма. Ему не хватало дыхания. Это было даже не вполне пение, скорее декламация под музыку. Но публика с интересом ходила слушать, как поет автор скандального романа, знаменитый сен-жерменский трубач, хотя восторга не проявляла и вообще реагировала вяло. Один только Серж Гензбур оценил тогда песенный стиль Виана и в 1984-м написал в журнале “Ар”: “Только потому, что я услышал Виана, я решил попытать счастья в этом непритязательном жанре”.

Однако фирма “Филипс”, угадав виановский стиль и его будущий успех, предложила Борису напеть пластинку. Сначала он напел правила дорожного движения, положенные на мотив популярных песен, чтобы изучающим было легче запоминать, потом записал с дюжину собственных песен под аккомпанемент оркестра. Эта первая пластинка в 45 оборотов называлась “Невозможные песни”. В том же году появилась вторая “сорокапятка” — “Возможные песни”. Третья, в 33 оборота, вышла в 1956-м и называлась “Возможные и невозможные песни”. На конверте была напечатана небольшая заметка об авторе. Если раньше Виан писал о Брассансе, то теперь Брассанс написал о Виане:

Борис Виан — это одинокий странник, бросившийся на поиски новых песенных миров. Если бы этих песен не было, нам, без сомнения, не хватало бы их. В них есть то необъяснимое, что делает любое произведение искусства нужным и важным. Кому-то они не нравятся, пусть так, на это у всех есть право. Но придет время, сказал мне один человек, и песни Виана будут нужны всем.

Летом 1955-го Борис гастролировал со своими песнями по Франции. Сопровождал его друг и аккомпаниатор Ален Гораге. В Париже Виана хорошо знали, многие его любили. Провинция же о нем слыхом не слыхала, в лучшем случае уловила смутное эхо скандала с Салливеном. И вдруг является какой-то человек со странным русско-армянским именем и распевает со сцены непривычные для слуха песни про дезертиров. Сначала публика недоверчиво прислушивалась, затем стала возмущаться и свистеть. Группа пожилых мужчин из Нанта, следуя за Вианом из города в город, пыталась сорвать его выступления. Исполнение “Дезертира” всякий раз сопровождалось криками “Убирайся в Россию!” и угрозами. Позже выяснилось, что это были ветераны второй мировой, которые почему-то приняли песню на свой счет, хотя писалась она по следам событий в Индокитае. Однажды едва не дошло до драки, и Борис пошел ва-банк, пригласив лидера группы выпить и поговорить по душам. После разговора все недоразумения были улажены, и собеседники расстались почти друзьями.

Летние приключения снова привлекли к Борису внимание парижан, и осенью столица ходила в “Труа боде” на Виана. Его признали как автора оригинальных песен, но совершенно не желали воспринимать как писателя. Не помогала даже рекламная кампания Коллегии патафизиков.

Сценическая карьера Бориса продлилась чуть больше года. Каждое выступление стоило ему такого нервного и физического напряжения, что сердечные приступы участились. В результате он надолго слег с отеком легких.

Виан много сотрудничает с фирмой “Филипс”, составляет каталог записей джаза, пишет комический рок-н-ролл — первый французский рок, становится заместителем художественного директора парижского филиала.

Что касается французского рока, то тут опять-таки не обошлось без мистификации. Композитор Мишель Легран привез из Америки новинку: рок-диски, по которым сходила с ума вся американская молодежь. Борису и его другу, молодому композитору Анри Сальвадору, новая музыка не понравилась: она звучала как пародия на джаз. Тогда они написали четыре комические песни с издевательскими названиями типа “Рок-н-ролл мопс” или “Рок-икота” и выпустили пластинку якобы по американской лицензии, обозначив Анри Сальвадора как Хенри Кординга, Виана как Вернона Синклера, а обладателя прав Жака Канетти как Джека К. Нетти. Сотрудники фирмы “Филипс” веселились от души. Кроме того, Виан сочинил очень популярную до сих пор во Франции песенку “Сделай мне больно, Джонни” (музыка Алена Гораге) и записал ее сам вместе с актрисой Магали Ноэль. Это была пластинка женского рока — в противовес мужскому, американскому. Рок у них получился очень эротическим и агрессивным, так что пластинка произвела шокирующий эффект. Канетти пришлось объясняться в высоких инстанциях.

Чем хуже Борис себя чувствовал, чем меньше времени у него оставалось, тем напряженнее он жил, расходовал себя. Новая работа не на шутку его увлекла, вдохнула новые силы, но все же в 1956 году всерьез встал вопрос об операции. Увы, во Франции искусственные клапаны на сердце тогда еще не ставили. Единственное, что можно было сделать, — это “беречь себя”. Борис не умел. К тому же сын Патрик успел вырасти и превратился в трудного подростка. Мишель отдала его отцу. Несходство характеров и привычек приводило к конфликтам. Неустроенность быта, теснота, неуверенность в завтрашнем дне не могли не угнетать Бориса.