Мигель Руис - Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Лео тем временем вернулся на поле, его рыжие волосы, мокрые от дождя, блестели. Из-под его ног летела грязь, обрызгивая его от лодыжек до ушей, он кричал товарищам по команде, требуя удара по мячу. Правильно, думал старик, кивая. Награда – это внимание. Куда сейчас направлено твое внимание? Куда оно переместится, если твоя жизнь вдруг изменится? Сосредоточишь ли ты его на жестокой несправедливости или отдашь его благодарности? Да, благодарности – за те многочисленные богатства, что дает тебе существование, за любовь, которую тебе дарят так щедро и без всяких условий. То, как ты откликаешься на внезапные перемены в жизни, имеет огромное значение и в конечном счете превращает своевольного мальчика в благочестивого мужа.

Дон Леонардо встал и стряхнул капли дождя со своего костюма кремового цвета, довольный тем, что побыл здесь. Конечно, жизнь человеческая определяется не одними только воспоминаниями. В настоящем всегда присутствуют возможности и тот медленный процесс, посредством которого они просачиваются и воплощаются в жизнь. Всегда есть любовь, семена которой можно посеять очень быстро, чтобы потом растить ее целую жизнь. И каждый, освободившись от ограничений детства, волен взращивать любовь в себе так, чтобы плоды ее были видны миру.

Дон Леонардо, своевольный сын своевольного отца, сошел с трибуны стадиона и неторопливо пошел с поля к желтому вечернему зареву, возвращаясь в пространство памяти, где находилась его дочь.

Мать Сарита удобно устроилась на упавшем дереве. Она любовалась кружевным покровом тумана, изящно наброшенным на холмы, наконец-то снова радуясь теплу солнца и чувствуя облегчение от того, что ногами можно опереться на землю. Путешествие ослабило ее, она могла вот-вот заболеть. Уж слишком она старалась, подчинив себя странному честолюбивому замыслу. Она дошла до самых дальних пределов рассудка, напугав близких и по ходу дела поставив под угрозу свою же цель. Да, она согласна, нужно отдохнуть, и ей это удастся. Ее снова заботливо уложили в постель, и ей снились мирные сны. Как будто желая удостовериться в том, что это действительно так, она огляделась и вдохнула влажный, прохладный воздух, довольная тем, что ей удалось вызвать в воображении такой безмятежный пейзаж.

Пока она парила в своих видениях, несколькими часами раньше заехал Хайме и застал ее все еще сидящей в большом кресле. Он осторожно разбудил ее и, прежде чем снова уйти, приготовил ей горячую ванну. Потом приходили другие родственники, но до ужина все ушли, чтобы она могла лечь пораньше. Пора было увидеть все в более ясном свете. Пора все взвесить и сделать на этот раз правильный выбор. Ее миссия должна увенчаться успехом.

Она не знала, почему очутилась здесь, в каньоне, заключенном между скалами, прорезанными вдоль и поперек первобытными пещерами, но рада была снова почувствовать себя самой собой. Место показалось ей знакомым: она вспомнила, как в юности отправлялась на целый день куда-нибудь на природу, грезя о магии и волшебстве там, где живут одни только звери. В те времена она много и далеко ходила пешком. Ей всегда нравилось быть на свежем воздухе, она любила солнце, луга, запах диких трав и летних цветов. Как хорошо было вместе с сестрами выкапывать целебные коренья, окунать пальцы ног в холодные журчащие ручьи! Они с сестрами устраивали пикники, ели хлеб с сыром, который несли с собой в потертых кожаных ранцах. Как здорово было лежать в ласковой летней траве, считать бабочек и болтать про мальчишек!

– Боже милостивый! – простонала La Diosa . – Тебе что, снова двенадцать лет? Ты что, променяла крылья на детскую юбчонку, старая ворона?

Сарита поежилась. Она не удивилась, снова услышав этот голос, но ей стало досадно, что нарушили этот чудный покой. Она вздохнула, смиряясь, и посмотрела на свою гостью. Она начинала принимать Лалу такой, какая та есть. Сарита вспомнила последний разговор с Мигелем (был ли это действительно он и его ли это были слова?) и поняла, что должна сейчас изменить свое видение. Она должна больше осознавать то, что есть, и перестать быть такой чувствительной к декорациям. Влияние этой женщины было таким же сильным, как воспоминание о ее сыне. Она чувствовала, как через нее действует его воля. Здесь он был во всем. Он жил в жарких лучах солнца и в силе этих холмов. Он наблюдал и ждал, когда все изменится в последний раз. Ее миссия должна увенчаться успехом .

– Это личные воспоминания, дорогая, – вежливо ответила Сарита. – К тебе это не имеет никакого отношения – как и к нашему делу.

– Странно, – сказала рыжеволосая. – Ты исчезаешь, безрассудно влетаешь в какой-то бред…

– Не было никакого бреда.

– А потом возвращаешься с обожженными крыльями и полным клювом детского вранья.

– Какого вранья?

– Разве ты только что не сказала мне: «К тебе это не имеет отношения», или это просто каркала старая ворона?

– Это не имеет отноше…

– Да? Почему же тогда здесь шаман?

Рыжеволосая показала на каких-то пеших туристов, пробиравшихся по оленьей тропе прямо под скалами. Сарита целую минуту вглядывалась в группку людей, прежде чем узнала своего сына – молодого человека в своей лучшей физической форме, ведущего двоих маленьких мальчиков через эти первобытные места. Их резко скрыла из виду тополиная роща, но вскоре все трое снова появились из-за нее. Впереди шел Мигелито.

– Мадре-Гранде, – удивленно произнесла Сарита.

– Кто? – спросила ее спутница.

– Мадре-Гранде, – повторила Сарита. – Это в Калифорнии. Кажется, рядом с монастырем. Он взял туда с собой Мигелито и Хосе, когда они были маленькими, – из семьи в поход отправились только мужчины. Для них это было шаманское путешествие – это чудесное воспоминание!

Значит, память все-таки продолжает слать им знаки. Не все еще потеряно. Она поднесла палец к губам, призывая Лалу к молчанию, и прислушалась. От склона холма до нее донеслось пение старшего мальчика, Мигелито. Эхо его голоса гналось за самим собой, обегая все скалы и укрытые облаками возвышенности, и возвращалось к мальчику, наполняя его восторгом. Наверное, ему тогда было лет одиннадцать, точно она не помнила. В перерывах между пением он оживленно болтал с отцом, а Хосе следовал за ними в каком-то задумчивом молчании.

– Пап, вон какая у меня сверхспособность! Я горы могу заставить говорить! – И Мигелито затянул песню, а потом подождал, когда она облетит все холмы. – Это же сила, правда? Это магия? – спросил он у отца. – Я ведь тоже волшебник.

– Да, ты волшебник, – согласился Мигель.

Он шел медленно, заложив руки за спину, стараясь прочувствовать дух этого места. Он всегда так ходил, и Хосе шел за ним точно так же.