Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

– Ты знаешь Эдгара, дружил с ним, а я – неплохо знал Бруно…

– И наше общее мнение произвело бы большее впечатление в Германии, – снова договорил Энгельс.

Половину дня они обсуждали план будущей работы.

– Выпустим ее отдельной брошюрой, – говорил Маркс, – кое-что у меня уже подготовлено.

Потом они спустились на улицу, вместе пообедали в дешевом ресторанчике, и Энгельс отправился в гостиницу, чтобы тут же взяться за работу.

– Пока не напишу свои главы, домой не уеду, – сказал он Марксу полушутя, но Маркс понял, что так и будет.

Наутро Фридрих уже читал Марксу первую главу: «Критическая критика в образе переплетного мастера, или критическая критика в лице г-на Рейхардта».

– Эти перлы стиля, эти наукообразные бессмыслицы позабавят кого угодно, – говорил Фридрих, смеясь, – только послушай! – И он цитировал: – «Свобода покоилась мертвой в груди прусского призвания народов над контролем властей». А вот еще один перл: «С достаточной уверенностью парламентируя в заключительных строках своего произведения, что не хватает еще только доверия».

– Полное собрание нелепостей, – Маркс пожал плечами, – а ведь казались неглупыми людьми!

– Рейхардта, мне кажется, я сразил. Сегодня одолею второго из их компании, Фаухера, а завтра перейду к Эдгару Бауэру.

– Сегодняшняя глава у тебя получилась блестяще. Если так пойдет дальше, читатели будут учить наизусть приведенные тобой цитаты, чтобы забавлять друг друга на вечеринках.

На девятый день Энгельс прочитал последний свой раздел.

– Отлично сработано, – сказал Маркс. – Свои я тоже доработаю быстро.

– Завтра я уезжаю, – Энгельс проговорил это с грустью.

– Больше задерживаться нельзя?

– Мой старик и так, наверно, с ума сходит в ожидании письменных отчетов. Ему не терпится узнать, как надували его компаньоны в этом году.

Скоро Маркс получил письмо.

«Ни разу еще я не был в таком хорошем настроении и не чувствовал себя в такой степени человеком, как в течение тех десяти дней, что провел у тебя», – писал Энгельс из Бармена.

В те же недели прославленный поэт и королевский пенсионер Фердинанд Фрейлиграт распростился с королевской пенсией.

Два года назад, впервые расписавшись за получение денег, Фрейлиграт радовался: нищенство больше не угрожало ему.

Ну, конечно, это дурно, что прусский король грубо пошутил в присутствии придворных во время аудиенции, а эрцгерцог Иоганн австрийский перепутал его с поэтом Мозеном. Но главное и самое дорогое – это независимость от мелких обстоятельств жизни. И она теперь была обеспечена. А члены королевской фамилии попадаются на дороге поэту не каждый день и чем реже – тем лучше для поэзии.

«Поэзия должна опираться на вечные, непреходящие категории, и ей вовсе не обязательно иметь дело с грязью и хламом нашей жалкой, ничтожной человеческой и государственной жизни», – писал он своему другу.

Над этими «грязью и хламом» приятней было иронизировать. Порядочному человеку хватало других забот, он мог стоять на вышке над схваткой, не замечать грязь государственной жизни и при этом оставаться порядочным.

Но грязи становилось больше, она уже злила не только Гервега и тех молодых, которых Фрейлиграт не знал.

«Хорошо ее не замечать, когда плывешь над нею, а если она уже и тебя захлестывает? – размышлял он. – В конце концов, молчание – это тоже поступок».

Правительство запретило «Немецкие ежегодники», «Рейнскую газету», и он, получающий от короля регулярную пенсию, сочувствовал не правительству, нет.

В те дни стихи писались сами.

Цензура запретила печатать это стихотворение.

А другие стихи – те, прежние, о дальних странствиях, о милой Вестфалии – он уже сочинять не мог. Приходили строки ежедневно, но были они иными:

Да, теперь он думал именно так, и сам Железный жаворонок Гервег позавидовал бы этим стихам.

С января 1844 года, с того момента, когда стали рождаться эти строки, он не ходил за пенсией.

Постепенно стихи собрались в книгу. Фрейлиграт назвал ее «Символ веры».

Если книга больше двадцати печатных листов, цензура ее не читает, ее печатают без цензуры, – такой был закон. Издатель Фрейлиграта решил жить по закону. На странице он помещал лишь шесть – восемь строк, роскошно набранных крупным шрифтом. Книга стала толстой – заняла двадцать с четвертью листов.

«Эта книга покажет эволюцию любого порядочного человека в Германии», – думал Фрейлиграт.

Первый раздел ее начинался тем самым: «Поэт на башне более высокой, чем вышка партии стоит». «Вот, – как бы говорил Фрейлиграт, – таким я был».

Второй раздел начинался стихами «С добрым утром».

Девятнадцатого августа 1844 года Фрейлиграт покинул Германию.

Через две недели он официально отказался от королевской пенсии.

Книга вышла. Почти все германские государства наложили на нее арест. Но они опоздали. За несколько дней свободной продажи ловкий издатель успел сбыть ее читателям, получил солидную прибыль и предоставил автору некоторое время обеспеченной жизни.

Те, кто не купил книгу, переписывали ее у своих знакомых.

За два года комнаты в барменском доме стали еще меньше, а отец слегка поглупел. И хотя он радовался приезду старшего сына, сын почувствовал раздражение в первый же час встречи с семьей.

Мыслями он был то в Англии, то в Париже, а здесь – та же унылая филистерская жизнь, ежевечерние разговоры о деньгах. Вот только сестры заметно выросли и превратились в юных красавиц.

Мария готовилась к свадьбе. С ее женихом, сочувствующим социалистам лондонцем Эмилем Бланком Фридрих познакомился еще в Лондоне. Он был родственником барменских Бланков. Знакомство было минутное, но Фридрих почувствовал, что они друг другу понравились.

И переменилась долина реки Вуппер. Вода в реке стала еще гуще, кровавей – прибавились канавы, по которым текли стоки из красилен. Но прибавилось и людей на улице, и зданий.

Об этом он написал Марксу в Париж в первом же письме:

«…Вупперталь проделал во всех отношениях больший прогресс, чем за последние пятьдесят лет. Весь тон общественной жизни стал гораздо цивилизованнее, интерес к политике и оппозиционное возмущение стали всеобщими, промышленность сделала огромные успехи, выстроены новые кварталы, вырублены целые леса… Рабочие уже года два как достигли последней ступени старой цивилизации, и их протест против старого общественного строя находит свое выражение в быстром росте преступлений, грабежей и убийств. Улицы вечером весьма небезопасны, буржуазию бьют, режут и грабят, и если развитие здешних пролетариев будет идти по тем же законам, что и в Англии, то они скоро поймут, что протестовать таким способом против старого общества – как отдельные индивидуумы и путем насилий – бесполезно, и тогда они будут протестовать против него в своем всеобщем качестве, как люди , путем коммунизма».