Михаил Наумов - Хинельские походы

Закончив формирование комендантского взвода, я познакомился с радистами — Лёней Малым и Николаем Агафоновым. Устроившись в одной из лучших землянок, они сидели там со своими аппаратами с утра до ночи. Путешествуя по эфиру, ребята вылавливали радиограммы, порой передавали для всех нашу родную песню или сводку Советского Информбюро. С каким трепетом слушали партизаны Москву, бой кремлевских курантов, вдохновляющие звуки гимна!

Понять все это может только тот, кто был оторван от Большой земли хотя бы на короткое время.

Радиоаппарат был для нас вестником правды о Советской Родине, о Красной Армии. Радиостанция давала возможность рапортовать Родине о наших делах, получать помощь, быть всегда в курсе политической, военной и хозяйственной жизни Родины. Одно то, что партизаны ежедневно разговаривают с Москвой, оказывало магическое действие на местное население.

Партизанский штаб, имеющий радиостанцию, был в глазах населения официальным органом советской власти, а командир отряда, с которым имеет дело Москва, был и для партизан и для населения официальным представителем Советского государства, его уполномоченным на оккупированной территории. Самой большой заслугой УШПД того времени лично я считаю организацию широко разветвленной радиосвязи Москвы с населением временно оккупированных районов.

Благодаря партизанскому штабу и радиосвязи мы получили возможность вызывать к себе самолеты, то есть получать помощь вооружением и боеприпасами, медикаментами, эвакуировать больных и раненых, отправлять и получать почту.

И вот я высылаю свой денежный аттестат моим родителям на Урал, в родное село Большую Соснову.

Заботами партии и правительства партизаны приравнивались к кадровым военным. Мой месячный оклад по военной должности сохранился за мной. Я просил своих родителей позаботиться о жене и сынишке, если им удастся найти их.

Еще в конце мая прошлого года моя жена с трехлетним сыном Славиком уезжала в гости к бабушке, в Шостку. Мы простились на Львовском вокзале. Живы ли они? На советской они территории или на оккупированной? Были слухи, что они эвакуировались из Шостки с последним эшелоном, но находились свидетели, которые уверяли, что эшелон этот подвергся бомбардировке с воздуха, что двенадцать вагонов с женщинами и детьми были разбиты…

И вот сегодня я получил возможность послать на родину письма и аттестат. Я подробно писал о своих скитаниях по тылам врага, о попытках перейти фронт, о жизни партизан, просил сообщить о судьбе сестер и братьев.

Первое письмо на Родину!

Любой оставшийся в тылу врага советский человек полжизни отдаст за то, чтобы дать знать о себе своим родным. И вот все пишут на Большую землю… Пишут родным, знакомым, героическому народу, самоотверженно защищающему Отчизну от врага. Клянутся мужественно и до конца бороться с фашизмом.

Инчин писал матери и своей невесте в Шенталу, на Волгу… Писал с большим чувством, с вдохновением:

На следующий день, двадцать второго октября, при штабе Ковпака состоялось последнее совещание руководителей партизан Сумской области. На вопрос Фомича о сроке выхода из Брянских лесов на юг Ковпак, подумав, ответил, что он надеется вместе с Сабуровым прорвать оборонительный пояс противника в ночь на двадцать восьмое, после чего они дадут и нам возможность выйти из Брянского леса. Кто-то из штабистов Ковпака не без иронии добавил:

— А если возьметесь нас повести, то идить вперед.

Губы Ковпака при этом чуть дрогнули, и он поспешил прикрыться густой дымовой завесой. Сабуровцы и остальные ковпаковцы сдержанно улыбнулись.

Фомич вспыхнул. Полковник Мельников принял насмешку стоически, а меня она, что называется, заела.

Поспешна распрощавшись, мы покинули совещание и собрались у себя…

После долгих раздумий мы приняли маршрут «А» и решили выступить на Сумщину в ночь на двадцать шестое октября.

По маршруту «А» еще накануне Инчин расставил скрытые наблюдательные посты. Через цепь этих хорошо замаскированных в перелесках и кустарниках постов он бдительно наблюдал за противником. Начались сборы. Ямпольцы и конотопцы имели солидные обозы. Готовясь к рейду на запад, они получили много боеприпасов и вооружения — общим весом до десяти-пятнадцати тонн. Это осложняло предстоящий опасный переход.

Пришлось примириться с необходимостью вести за собой до тридцати повозок с боеприпасами, минометами и станковыми пулеметами.

Собрав всех старших и младших командиров, я потребовал завязать ремнями морды лошадей, копыта обмотать тряпками, колеса обильно смазать, а на оси надеть кожаные или резиновые прокладки: обозу необходимо было пройти незамеченным мимо укреплений противника.

— У нас нет колесной мази, — заявили командиры.

— Мажьте салом, маслом! — отвечал я.

— Телеги маслом? — изумился командир Конотопского отряда. Кстати сказать, у него имелся не один бочонок масла.

— А у меня и масла нет! Коровы теперь мало доятся! — жаловался Гнибеда.

— Режь коров, добывай сало! Телеги должны идти неслышно!

Длительная жизнь в лесу научила партизан беречь продукты питания. Только вчера я «с кровью выжал» у Кочемазова мешок сухарей для отряда Анисименко, а у Гнибеды телушку. При этом они уверяли меня, что теперь придется им остаться голодными.

При сборах же оказалось, что этим отрядам не хватает повозок для боеприпасов: все повозки нагружены были у них сухарями, салом, маслом. Кочемазов и Гнибеда хотели еще гнать своих коров вместе с отрядом…

— Да что вы, товарищи? — внушал им Инчин. — В драке волос не жалеют! Вот увидите: завтра же раздобудем продуктов, сколько хочешь!

— Мельницу конную куда определить? А швейные машины? — осаждали Гнибеду портные, сапожники, кожеделы, пастухи.

Я с укором поглядел на Гнибеду.

— Признайся, друг! Неужели не мешало тебе воевать всё это?

Он смутился, долго смотрел на меня, думая что-то, и, наконец, крикнул своим интендантам:

— Сказано вам, — одни патроны да оружие грузить! Дывиться у меня, коль хоть одну машинку или кожу на возах увижу!

В лесу из сумчан оставался только Горюнов и с ним группа человек в двадцать. Это были партизаны Середино-Буды, лишенные возможности выйти в рейд по состоянию здоровья.

Горюнов стал богачом. Ему было сдано всё лишнее имущество, что обременяло обозы ямпольцев и конотопцев, и вменено в обязанность снабдить Артема Гусакова продовольствием, которое необходимо было женщинам и детям, ожидавшим на аэродроме отправки на самолетах.