Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

Нападки на Бабеля последовали незамедлительно — в основном это были статьи, подписанные Буденным. Не следует также забывать, что в 1924 году Буденный участвовал в политической борьбе на стороне Сталина и поступки его диктовались стремлением поддержать Сталина и Ворошилова в приходе к власти. В 1924 году, за два года до книжной публикации «Конармии», Буденный написал язвительную статью о Бабеле и «коммунистическом» редакторе, который пропустил эти рассказы в печать. Свое послание Буденный озаглавил «каламбуром»: «Бабизм Бабеля из „Красной нови“». Командарм ужасался тому, что «художественно-публицистический журнал с ответственным редактором-коммунистом во главе» разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать слюной классовой ненависти» Первую Конную Красную армию, «величайшее орудие классовой борьбы».

«Неужели, — продолжал Буденный, — т. Воронский так любит эти вонючие бабьи-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале?» В первый, но отнюдь не в последний раз за Бабеля вступился Горький — он похвалил стиль Бабеля и его образы. Вероятно, только человеку, обладающему статусом Максима Горького, крупнейшему писателю Советского Союза, которого Сталин в дальнейшем предпочитал удерживать в стране и не обижать, хватало веса и бесстрашия защищать Бабеля от нападок советских начальников.

Впрочем, за Бабеля вступился не только Горький. В тот же год А. Лежнев (Абрам Зеликович Горелик; 1893–1938), советский критик, чья жизнь закончится в застенках НКВД, публикует превосходный отзыв на «Конармию» в «Печати и революции», который затем перепечатала «Красная нива». Этот журнал выходил тиражом сто тысяч экземпляров, печатал Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Эдуарда Багрицкого, Сергея Есенина и многих других, пользовался большой популярностью и передавался из рук в руки.

В рецензии, украшенной иллюстрацией к рассказу Бабеля «Мой первый гусь», Лежнев пишет: «Вино бабелевских рассказов действует крепко и неотразимо», имея в виду значение Бабеля для русской литературы и ту русско-еврейскую музыку, которую писателю удается сыграть для широкой русской аудитории. Лежнев говорит о силе пера Бабеля и отмечает, что Бабель «не имеет себе равных. Здесь он исключительно оригинален».

Лежнев говорит о лаконической манере писателя, чьи рассказы занимают всего три-четыре страницы, и отмечает, что критики Бабеля просто не понимают его. Защищая писателя от упреков в любовании насилием, Лежнев пишет, что на самом деле Бабель презирает жестокость: «Он изображает ее так часто потому, что она поразила его на всю жизнь… Бабель знает, что жестокость бывает иногда неизбежна, необходима, а значит, и оправданна… Но он не может принять это оправдание всем сердцем, и еще раз он возвращается к теме жестокости, останавливаясь, как его же Гедали, в горестном недоумении перед ужасной силой ненависти и злобы».

Бабель, по сути, психологически изживает рану, нанесенную ему жизненными обстоятельствами в детстве, утверждает Лежнев: в ранние годы писатель был свидетелем погромов и жестокого убийства деда Шойла, а его любимых голубей размозжили об его же голову (из «Истории моей голубятни» и «Первой любви»). Подлинную любовь, пишет Лежнев, Бабель питает ко всему «яркому, романтическому, цветущему…». В заключение он говорит, что Бабель — первый писатель, «вышедший за пределы еврейского анекдота»; что произведения Бабеля полны честности, иронии, любви, романтики, полнятся духом, которому нет равных в современной литературе.

В апрельском номере «Нового мира» за 1928 год советский театральный критик Павел Марков (1897–1980) опубликовал рецензию на пьесу Бабеля «Закат» (1926), написанную по мотивам сборника «Одесские рассказы»: действие пьесы происходит на Молдаванке в 1913 году. Спектакль по ней был впервые поставлен в Бакинском Рабочем театре 23 октября 1927 года.

В своей рецензии Марков пишет: «Пьеса Бабеля „Закат“ представляет нам картину жизни, замечательную своей литературностью». В то же время он критикует Бабеля: «Недостатки пьесы — не в ее философской природе, но, скорее, в том, что ее философия чужда нашей эпохе». Затем Марков меняет угол зрения, снова хвалит литературные таланты Бабеля и резко критикует второй МХАТ, взявшийся за постановку после премьеры в Баку: «Живые, теплые персонажи Бабеля превратились в гиперболизированные маски… конфликт позиций драматурга и режиссера столь очевиден, что порой создается впечатление, будто пьесу написал кто-то другой». Раскритиковав постановку, Марков в заключение пишет: «От художников, подобных Бабелю и Алексею Толстому, мы вправе ожидать, что они теперь покажут нам обычаи новой жизни». Комплимент двусмысленный, но замечательно то, что Марков ставит в один ряд Бабеля и Алексея Толстого.

Спектакль в МХАТе успеха не имел и вскоре пропал из репертуара, однако у пьесы по-прежнему было немало поклонников. В 1928 году, в письме к своему отцу-эмигранту, Борис Пастернак сообщает: «Вчера я прочел „Закат“, пьесу Бабеля, и еврейство, как этнический факт, стало для меня чуть ли не впервые в жизни явленьем положительной и непроблематической важности и силы…»

Невзирая на эти хвалы, в 1928 году Буденный возобновил кавалеристскую атаку на Бабеля. Буденный после окончания Гражданской войны сочинял о себе героическую легенду, увязывая ее с неуклонно разрастающейся историей военных подвигов Сталина. Он не мог простить Бабелю того, что в «Конармии» тот правдиво изобразил его вождем разношерстной казачьей армии — бесстрашным, но таким же варваром, как его бойцы… На родине и за рубежом «Конармия» стремительно набирала популярность, и это стало реальной угрозой его репутации.

К тому же «Конармия» открывалась победой и завершалась отступлением, рассказывая об одном из крупнейших провалов Гражданской войны — поражении Советской республики в Польской кампании. К этой неудаче, возможно, приложил руку и Сталин, не позволивший соединить армию Буденного с силами Тухачевского под Варшавой. Этот эпизод подрывал полководческую непогрешимость Сталина и раздражал вождя достаточно, чтобы он попытался уничтожить свидетельства. Бабель должен был понимать проблему, однако в 1925–1926 годах, когда он заканчивал редактуру «Конармии», художественная цельность цикла, вероятно, перевесила все прочие соображения.

В конце 1920-х и в 1930-х, когда усиленно пропагандировался миф о военном гении Сталина, «Конармия» неизбежно двигалась против течения. Бабеля уничтожили бы, невзирая ни на какой мировой успех, заставили бы эмигрировать, если бы не могущественная защита Горького.

Двадцать шестого октября 1928 года Буденный атаковал самого Горького в «Правде». Озаглавив свою статью «Открытое письмо Максиму Горькому», Буденный отвечал на статью писателя, опубликованную в «Правде» и «Известиях» 30 сентября 1928 года. В ней Горький писал: «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля — мне кажется, что это сделано напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».