Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

«В его рассказах прорываются революционная энергия народных масс во время Гражданской войны и сложный клубок противоречий, к которому пришла революция, а также философское осмысление происходящего устами еврейского мудреца р. Гедали». Автор пишет о том, что Бабель тщательно, много раз правил написанное, добиваясь выразительности и лаконизма.

Третья глава: «Рядом с Горьким». «В рассказах о революции в русской литературе двадцатых годов Бабель был исключением. Его ревнивое отношение к правдивому высказыванию и отстаивание собственного мнения (которое не всегда совпадало с официальным) осложняли его путь».

Дальше написано о значении дружбы с Горьким, который всегда защищал Бабеля и делал его физически неуязвимым, пока Горький был жив.

Четвертая глава: «Последние дни Бабеля». В данной части статьи отмечено усиление реакции во второй половине 1930-х годов в СССР, о пике «культа личности», о давлении на литературу, о смерти Горького: «был отравлен (это по официальной версии, которая пока не опровергнута)», о забвении творчества Бабеля в сталинское время. Последняя фраза: «Хорошо, что Бабель удостоился того, что его знают ивритские читатели Государства Израиль — благодаря превосходному переводу Авраама Шленского».

При таких жизненных обстоятельствах Барзилая, который сначала влюбился в революцию, а потом, после многих страданий и боли, наконец прозрел, мало кто мог лучше него понять все значение перевода Бабеля и жизненную необходимость донести его книги до ивритоязычных читателей. Бабель сперва, как и многие другие, верит и надеется, что революция принесет гуманное отношение к людям, но потом на своей шкуре испытывает, каких кровавых жертв требует революция и, более того, как мучительно ее воплощение на практике. Он родился и был наставлен в традициях иудаизма и в то же время мог «писать, как Мопассан», — Бабель был для Барзилая важнейшей личностью, с которой обязательно надо было познакомить читающих на иврите. Пусть Писание повествует о еврейской истории и происхождении еврейского народа; Бабель рассказывает истории, что гораздо ближе к нам по времени, со всеми ужасами и трагедиями, переплетенными с еврейскими корнями и воспоминаниями. Не было и нет среди писателей фигуры такого же масштаба, как Бабель, способной написать историю своего народа, гуманизма и опасностей, подстерегающих, когда взгляд затуманен.

Авраам Б. Иоффе . Статус Бабеля в советской литературе (К семидесятилетию со дня рождения писателя) // Ежемесячник Союза писателей Израиля «Мознаим». Декабрь 1964. С. 232–239.

Авраам Б. Йоффе (1924–2008) родился в городе Бельцы (Бессарабия), в 1940 году поселился в Палестине, учился в Хайфском реальном училище и Еврейском университете в Иерусалиме. В 1948 году поселился в Тель-Авиве, сблизился со Шленским, а в 1950-м вошел в редакцию газеты «Аль а-мишмар», где регулярно публиковался Шленский. Йоффе стал одним из его ближайшего окружения и вместе с ним создал в начале 1950-х «Клуб прогрессивной культуры» (ныне «Цавта»). Он был редактором литературного приложения к «Аль а-мишмар», затем соредактором «Мознаим» (когда и вышла эта его статья).

Йоффе начинает с биографических данных о Бабеле, а именно: что перед Бабелем были три языковые возможности — иврит, французский и русский, — и рассказывает, почему Бабель выбрал русский. Как замечалось ранее, вопрос о том, могли Бабель писать на иврите, вызывает споры; в сборнике 1926 года «Берешит», первой известной публикации рассказов Бабеля на иврите, указано, что перевод рассказов Бабеля «откорректирован автором», но не сохранилось никаких доказательств того, что Бабель действительно мог писать на иврите (или на идише, хотя оба языка он, несомненно, знал, по крайней мере, немного, благодаря начальному образованию и окружению в детстве). Что касается французского, Бабель сам рассказывает про свои начальные попытки творить на французском (возможно, так он надеялся стать ближе к Мопассану), но потом признает, что хорошо писать на этом языке у него не получалось.

Источником информации для Йоффе служат мемуарные записки Бабеля. Он сообщает о первой публикации двух рассказов Бабеля в «Летописи» Горького (№ 11, 1916) и дает им оценку как пока незрелым, но многообещающим произведениям.

Затем Йоффе пишет о том, что Бабель «затопил» Горького своими рассказами, а Горький сначала все отвергал и наконец отправил Бабеля «в люди». Далее — о том, где и когда работал Бабель, в том числе: «И если можно верить его [Бабеля] свидетельству, служил некоторое время также в ЧК». Пишет, что в 1923-м начали выходить в «ЛЕФе» и «Красной нови» рассказы из «Конармии», числом не менее 16-ти. Далее отмечается, что различные руководители и просто малообразованные люди обвиняли Бабеля в том, что он пишет не о действительности, а о том, что рисует его воображение.

В 1924-м, пишет Йоффе, Бабель опубликовал еще более 20 новых рассказов, в основном из «Конармии», но не только. Особенно отмечает рассказ «Отец», третий, предпоследний из «Одесских рассказов», напечатанный в номере за август-сентябрь «Красной нови». Упоминает и «в высшей степени необычный рассказ с фантастическим происшествием в нем — „Иисусов грех“». Пишет об «интереснейшем споре между старым и новым миром в рассказе „Конец св. Ипатия“». Сообщает, что в 1925-м вышли «Первая любовь» и «История моей голубятни» — «рассказы, основанные на детстве писателя».

Далее Йоффе отмечает, что критическая литература о Бабеле составляет много больше томов, чем все им написанное, и подробно останавливается на статье А. 3. Лежнева, опубликованной в его сборнике «Современники», увидевшем свет в 1927 году, а написанной в 1926-м. Лежнев дает отпор критикам Бабеля: «защищает от обвинений в цинизме», возражает тем, кто обвинял Бабеля, что «он видит казаков еврейскими глазами, полными ужаса и презрения глазами жертвы погромов».

Йоффе подробно разбирает статью о «Конармии» Александра Воронского в «Красной нови» (№ 5, 1924). Воронский пишет, что все с нетерпением ждали новых рассказов Бабеля, и, «несмотря на то что Бабель был попутчиком, а не настоящим большевиком, его рассказы считались одними из самых выдающихся в русской литературе постреволюционного времени».

Йоффе пишет об обвинениях Бабеля в натурализме (этот термин в советской жесткой критике позднее сменили обвинения в космополитизме, отмечает Йоффе) и пересказывает объяснения Воронского: новая действительность, более удивительная, чем любая фантазия, пробуждала в Бабеле неутолимое любопытство. Далее Йоффе пишет об аргументах Воронского против тех, кто обвиняет Бабеля в отсутствии исторической перспективы и широкого полотна, увековечившего бы Конармию. Воронский пишет, что, в отличие от реалиста Л. Толстого, Бабель — импрессионист, несмотря на свой реалистический взгляд на происходящее.