Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

Далее Йоффе переходит к полемике между Горьким и Буденным, который обрушился на Бабеля в журнале «Октябрь» (№ 3, 1924) и обвинил Бабеля в бабизме (игра слов на основании сходства фамилии Бабеля со словом «баба»), в женской мягкотелости и слабости. Горький выступил со статьей «Как я научился писать» («Правда». 30.9.1928), которую Йоффе цитирует в своем переводе. Затем приводит содержание ответа Буденного («Правда». 26.10.1928 и затем перепечатка в «Красной газете») и снова — ответа Горького («Правда». 27.11.1928), где Горький вступается за литературную справедливость и доказывает ценность рассказов Бабеля.

«Среди тех, кто отрицал ценность рассказов Бабеля, был и писатель Всеволод Вишневский», — пишет Йоффе, сообщая, что 23 марта 1930 года тот послал Горькому свою книгу «Первая конная» и сопроводительное письмо, которое цитирует Йоффе и которое касается полемики Горького с Буденным.

Далее Йоффе посвящает читателя в отношения между Дмитрием Фурмановым (1891–1926), автором книги о Чапаеве, и Бабелем, пишет об их дружбе, разнице их писательских методов, о влиянии, которое оказал Бабель на Фурманова, уча его тщательно шлифовать написанное, сокращать, редактировать по многу раз.

Йоффе цитирует те дневники Фурманова, в которых написано о Бабеле, а также тетрадь с заметками о писателях и книгах, хранящуюся в архиве Фурманова, есть в ней и запись о Бабеле. Йоффе сообщает, что 15 марта 1936 года Бабель выступил с речью о Фурманове (к 10-летию со дня смерти), и цитирует его слова: «Страницы книги Фурманова [„Чапаев“] распахнулись, и из них вышли живые люди, настоящие герои нашей страны, настоящие дети нашей страны».

Рассказывая о нападках на Бабеля, Йоффе пишет: «Бабель всегда умел хранить свое достоинство, никогда не сгибался и не кланялся, не бил себя в грудь, каясь в грехах, и не обещал исправиться, как делали в СССР в его время многие замечательные люди».

«В 1928-м, спустя всего почти пять лет после выхода его первых зрелых рассказов, появился сборник статей о его творчестве в издательстве „Академия“, и в нем три статьи: Н. Степанов, „Бабель и короткий рассказ“, Н. Новицкий, „Бабель“ и Г. Гуковский, „Закат“. Но показ фильма по его рассказу „Беня Крик“ был запрещен властями, за несколько месяцев до того».

Слава Бабеля распространялась быстро — и пристальный взгляд режима заметил творчество талантливого писателя. Йоффе цитирует письма Бабеля к сестре, где Бабель отрицает, что давал интервью польской реакционной газете, сообщает, что Бабель удостоился «виллы в Переделкино, рядом с Пастернаком», где и был арестован. Пишет о работе Бабеля над киносценариями, а также: «Осенью 1938 года он берет на себя редактуру русского издания сочинений Шолом-Алейхема и назначается главой редакции в государственном издательстве».

Далее Йоффе пишет об аресте Бабеля и неясных обстоятельствах его гибели. Благодаря имеющимся у него историческим познаниям А. Б. Йоффе рисует портрет именно еврейского писателя, способного добиться признания и славы в российском обществе, получить дачу рядом с известным литературным деятелем и при этом заниматься редактированием русских переводов Шолом-Алейхема. Борис Пастернак, известный писатель и поэт, по рождению еврей, однако ни его литературное творчество, ни культура, к которой он принадлежал, не были выраженно еврейскими. В то время как Бабель вплетал еврейскую тему и еврейские образы практически во все свои рассказы и пьесы, Пастернак писал скорее о проблемах, волнующих всех жителей России, нежели о проблемах носителей двух культур, русской и еврейской, и борьбе в поисках идентичности, пронизывающей все творчество Бабеля. На некоторых проблемах его национального самоопределения и восприятия Пастернака в ивритской среде мы останавливались выше.

Это образ писателя, который может жить в любом районе города и при этом не скрывает своей любви и интереса к еврейской теме, еврейским образам, даже когда находится в поле зрения публики, работая над государственным изданием еврейских авторов, и для которого тем не менее его еврейство является неотделимой частью творчества. И может быть, самое главное — писателя, который продолжает мечтать о том, что советское общество породит современного человека, интернационалиста с Мопассаном в одной руке и Шолом-Алейхемом — в другой, показывает нам внутреннюю борьбу. Чтобы покончить со старым миром, понадобилась кровь, пролитая во время погромов; как только революция очистит общество, она сможет заняться созданием идеала. И когда эти мечты разлетелись вдребезги, Бабель умолк. Йоффе, кажется, все это учитывает, когда делится своими мыслями с ивритскими читателями.

В последней части своей обстоятельной статьи Йоффе пишет о сборнике рассказов Бабеля с предисловием И. Эренбурга (1957) и о том, что после «оттепели» споры о творчестве Бабеля не утихли — после выхода сборника появился А. Макаров со старыми нападками на Бабеля: «Название „Конармия“ не отражает содержания книги…» Йоффе пишет, что Макаров считает Бабеля слишком увлекшимся психологией, боящимся жестокости и в подтверждение своих слов искажает тексты Бабеля.

Здесь стоит прерваться, чтобы воссоздать контекст упоминания имени Эренбурга в статье Йоффе. Это была острая и непростая ситуация.

Отношения Ильи Эренбурга с Бабелем заслуживают особого внимания, ибо в числе прочего для широкого круга зарубежных читателей и политиков он был одним из символов наступающей либерализации в СССР и видным советским заступником евреев.

Вот что пишет Борис Фрезинский в своей книге «Об Илье Эренбурге: Люди. Книги. Страны»: «В мемуарах Эренбурга „Люди, годы, жизнь“ есть такое признание: „Несколько раз в жизни меня представляли писателям, к книгам которых я относился с благоговением: Максиму Горькому, Томасу Манну, Бунину, Андрею Белому, Генриху Манну, Мачадо, Джойсу; они были много старше меня; их почитали все, и я глядел на них, как на далекие вершины гор. Но дважды я волновался, как заочно влюбленный, встретивший наконец предмет своей любви“.

Эренбург называет эти два имени, и первым — Бабеля, встреча с которым состоялась в Москве в 1926 году».

Фрезинский в живых подробностях описывает реабилитацию Бабеля в 1954 году — одного из первых писателей, реабилитированных после смерти Сталина в 1953-м. Цитируя разговоры с вдовой Бабеля А. Н. Пирожковой, которая уже работала над воспоминаниями о годах, прожитых с Бабелем, Фрезинский замечает, что Пирожкова начинает добиваться восстановления доброго имени Бабеля в январе 1954 года — немедленно, как только стала возможной реабилитация миллионов безвинно пострадавших, осужденных за несуществующие преступления.

Когда ее спросили, кто может написать письма в поддержку реабилитации, она в числе прочих назвала Эренбурга; на основании труда С. Поварцова, где «дело» Бабеля описывается в деталях и подробностях, Фрезинский утверждает, что именно разговор с Эренбургом ускорил реабилитацию Бабеля.