Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

Мы устроились и стали ждать дня аудиенции. А Павел Михайлович тут же начал готовиться в обратный путь. Было совершенно необходимо возвращаться сразу же после приема у царя. Я хотела, чтобы ребенок родился в Архангельске, и отказывалась даже думать о каком-либо другом месте.

Прошла неделя. Наступил новый 1881-й год.

Несколько дней спустя я шла по огромной площади перед Зимним дворцом. Мама и Павел Михайлович провожали меня до охраняемого гвардейцами входа. Отсюда меня проводили во дворец и ввели в приемную. Здесь уже сидели люди. Все молчали, думая о своем. Когда называли их фамилии, по одному входили в смежную комнату. Я не видела, чтоб входившие возвращались.

Наконец услышала свою фамилию. В этот момент внутри меня вдруг возникло легкое трепетанье, будто пичуга запуталась крыльями в сетях. Я с трудом заставила себя сохранять спокойствие, пока меня вели к комнате, у которой стояла личная охрана царя в парадных мундирах.

Двери открылись и закрылись за мной. Я оказалась в кабинете царя.

Войдя в комнату, я увидела в дальнем конце двоих мужчин в форме, сидевших за большим письменным столом. Оба были красивы и похожи друг на друга. Конечно, я видела раньше портреты царя, но тут почему-то вдруг испугалась. Пока я стояла как вкопанная, раздумывая, который из них царь, один из них поднялся и направился ко мне. Я тотчас узнала в нем царя. Он был высок, величествен, но не это поразило меня. Никогда в жизни я не видела более добрых, более сочувственных глаз. Я забыла все инструкции и советы, что нужно делать, чего нельзя, опустилась на колени и расплакалась.

Бабушка помедлила мгновенье, потом продолжала:

— Царь поднял меня с колен. «Не надо, не надо, — сказал он. — Я знаю о вашем деле. Как я понял, вы из Архангельска?». И он начал расспрашивать меня о путешествии, об Архангельске, о моей семье. Царь говорил просто, по-доброму, и я поняла, что он такой же человек, как его подданные, у него те же радости, печали, колебания, что и у всех.

Сначала я отвечала коротко, но постепенно все более доверялась царю. Я почувствовала его искренний интерес к нашему городу, где когда-то его знаменитый предок Петр Великий спустил на воду первый морской корабль и вышел на нем в Белое море. Он упомянул наш старинный Соловецкий монастырь.

— Бывали ли вы там?

— О да, Ваше Величество, — отвечала я. — Мы ездим туда почти каждое лето. Он прекрасен. Вашему Величеству нужно обязательно его повидать.

Царь улыбнулся:

— Возможно, когда-нибудь я побываю в ваших местах.

На мгновенье он умолк. А затем, глядя на меня сверху вниз, положил руку мне на плечо и произнес слова, которые навсегда остались в моей памяти и сердце:

— Вашему мужу повезло, что у него такая жена. Возвращайтесь в Архангельск. Я даю вам слово, что у вашего ребенка будет отец. Можете сообщить его матери, что сын ее вернется к ней. Идите с Богом.

Больше он ничего не сказал. Аудиенция была закончена.

На следующее утро, отправив в Архангельск телеграмму с доброй вестью, мы сразу покинули Санкт-Петербург.

Судьба своенравна, но на этот раз она благоприятствовала нам: стояли ясные морозные дни, ни туманов, ни снежных бурь не было. Останавливались мы лишь по необходимости. На почтовых станциях, не теряя времени, меняли лошадей, перекусывали, выпивали горячего чая и трогались дальше. Огромный душевный подъем, чувство выполненного долга подгоняли нас.

Меня, страдавшую в тесноте кибитки на последних днях беременности, поддерживало обещание царя. «Царь обещал — он сдержит слово», — повторяла я про себя эту фразу, словно некое счастливое заклинание. Но вот мама, всегда спокойная и внушавшая всем уверенность, теперь волновалась и нервничала. Ее опытный глаз отметил, что положение ребенка изменилось и роды уже близко.

Степан же весело пел и мастерски правил тройкой, предвкушая хорошую награду за свой труд и скорое возвращение к молодой жене и детишкам. Он терпеливо сносил Аннины команды. «Быстрее, быстрее!» — торопила она. А когда Степан повиновался и кибитку начинало бросать в стороны и бить о заледеневшие сугробы, она же гневно кричала: «Ты что, убить хочешь мою дочь?». Ей невозможно было угодить. Она беспокоилась, когда в жарко натопленных горницах станций мое лицо краснело; она волновалась, когда я мерзла. Сама же я говорила матери раздраженно: «Ну что ты волнуешься, мамушка? Случись что, доедем до деревни и найдем там повитуху, а если уж совсем худо будет, ты знаешь что делать». Мама пугалась еще больше. Перед отъездом из Архангельска она выслушала указания, как поступать в случае внезапных родов. Тогда все казалось просто, но теперь уверенность исчезала, а мысль о том, что дочь рискует жизнью, приводила ее в ужас.

Через семь дней бешеной езды, утром 12 января, тройка добралась до последней перед Архангельском почтовой станции. Там нас встречала целая процессия из друзей и родни. Навстречу двигались сани, запряженные одной, двумя, тремя лошадьми. Слышались смех, песни, кто-то играл на гармошке. Когда сблизились, все сани съехали на обочину и остановились. Воздух огласили громкие крики приветствия. Седоки и извозчики бросали вверх шапки.

Такой вот кавалькадой, под звон бубенцов, музыку и песни, все прибыли на конечную станцию, где ждал великолепный прием в зале, снятом для этой цели Ениным свекром. В своей широкой манере он даже приказал привезти из Архангельска закуски и напитки, и стол получился богатым. Среди смеха и поздравлений Степана и Павла Михайловича по старинному обычаю несколько раз подбросили в воздух и на руках внесли в зал. Успех поездки отмечали празднично — ели, пили, плясали.

Наконец кибитка в сопровождении веселого эскорта отправилась в последний восьмиверстный перегон до Архангельска. Короткий день близился к концу, когда лошади выехали на реку. Зимнее солнце быстро исчезало за темной линией горизонта. В сгущавшихся сумерках усталые лошади и пассажиры заканчивали свое путешествие.

И вот кортеж въехал в ворота и остановился перед парадным крыльцом. Не ожидая помощи и невзирая на свое положение и боль в онемевших суставах, Еня выбралась из кибитки и кое-как поднялась по лестнице. Там уже ждали. В толпе встречающих стояла Амелия с маленькой внучкой. Еня взяла ребенка на руки и прижала к груди.

Дома путников ждала вторая встреча. Пришли все родственники и друзья. Народу набилось столько, что за столом не хватало места. Пришлось принести все стулья из других комнат. Степан и Павел Михайлович по праву возглавляли стол. Это был тоже счастливый, но более сдержанный в чувствах вечер. Проехавшие такую даль были обессилены. Они выглядели страшно изнуренными — запавшие глаза, бледные, похудевшие лица. Но цель, ради которой они мучились, была достигнута. Особенно досталось мужчинам: в дороге они спали урывками, зачастую прямо на облучке, в очередь правили лошадьми на жестоком морозе. Они сделали все возможное, но очень устали, и веселиться уже не было сил.