Юрий Лужков - Москва и жизнь

Но тут встал следующий вопрос: исполком Моссовета не может работать с таким количеством подразделений. Значит, говорит Попов, нужна трехуровневая структура. Это вполне логично, когда дело идет о таком большом городе, как Москва. На ювелирную сетку из 137 округов следовало теперь насадить новый, легко читаемый каркас.

Он нашелся столь же естественно. Ориентация по сторонам света всегда присутствовала в сознании москвичей: «Я живу на юго-западе, а ты где?» Старые картографы, если помните, всегда рисовали сбоку на карте восьмиконечную звезду, так называемую картушку компаса. Если прочертить этот естественный географический ориентир на плане города, получатся восемь секторов. Плюс Центр, откуда город начал свое движение в пространстве. Плюс Зеленоград. С десятью административными округами уже можно работать.

Жизнь подтвердила правильность такого решения. Вначале оно могло показаться слишком «логическим». Но когда начинаешь действовать в структуре, соответствующей нормам управляемости, понимаешь, как логика полезна.

Изменив принцип административного деления, мы обеспечили управляемость города в целом. Теперь правительство получало непрерывную информацию от десяти префектов административных округов. Те, в свою очередь, тоже работают в ситуации, близкой к норме, имея дело с главами приблизительно четырнадцати районов. А каждый из них находится в сфере шаговой доступности для жителей микрорайона, которые могут к нему прийти, изложить свои проблемы, потребовать помощи. И будут сами выбирать из своего округа. Ибо неправильно, если глава района проживает где-то в другом месте. Он должен служить людям, а не властвовать, как царек.

Иногда Попов начинал командовать. Отдавал распоряжения, не всегда бесспорные. Тогда происходил примерно такой разговор.

Он: «Вот решение, исполняйте».

Я: «Как председатель Моссовета вы, конечно, можете принять решение. Но как председатель исполкома имею право не подчиниться. И рассудить нас, по положению, должна либо сессия Моссовета, либо суд».

Впрочем, такие сцены бывали редко. Мне нравилось с ним работать, следить, как он мыслит. Удивительно, что и он, будучи, как говорится, человеком «других кровей», тоже проникся доверием к системе действий исполнительной власти. Думаю, тут сработала логика ответственности, которая заставляла его быть ближе к нам, чем к депутатам. Дело в том, что как председатель Моссовета он оказывался в глазах людей как бы реальным хозяином города. К кому приходили с претензиями, если магазины не отоваривали ветеранов? Кто виноват, если в доме замерзли трубы? Ну ведь не депутаты!

Вот эта «логика ответственности» сблизила наши подходы к проблемам и методам принятия решений. Попов стал понимать специфику исполнительной власти. Одно дело сидеть в депутатском кресле и «бескомпромиссно» нажимать на кнопку голосования. И совсем другое, допустим, предотвратить готовящуюся забастовку или срыв продуктовых поставок. Тут приходится покрутиться, или, говоря официальным языком, идти на компромисс.

Вот почему, проработав год в своей роли, он убедился в том, что раньше знал только теоретически — о практической недееспособности, доставшейся нам от советской власти системы «Моссовет — Исполком». Лишившись пресса компартии, эта система настраивала депутатов на реализацию ленинского лозунга «Вся власть Советам». Практически его олицетворяли происходившие в Кремле съезды народных депутатов СССР, заполнявшие шесть тысяч мест в Кремлевском дворце. Там, как в первые годы советской власти, когда в Москве неделями заседали тысячи депутатов на всероссийских съездах, начались яростные дебаты, сведение старых счетов между республиками. Затаив дыхание, слушала полемику и обвинения вся громадная страна. Казалось бы, «гласность», объявленная Михаилом Горбачевым, наполнила страну духом демократии, воздухом свободы, но она разрушала вертикаль власти, лишала ее единства, былого авторитета, вела к распаду государства.

Возрождая лозунг «Вся власть Советам», архитекторы перестройки хотели таким привлекательным образом сохранить партийную монополию на власть.

Самой главной проблемой для новых депутатов оказался демократический принцип разделения властей. Теоретически с ним соглашались все. Они слышали или читали, что на нем строится весь механизм демократии. Вслух восхищались идеей самостоятельности звеньев трехчастной структуры, когда одно формирует законы, другое реализует, а третье может всех рассудить. Но одно дело принцип и другое — его осуществление. Здесь нужна не теория, а долгие годы развития. Механизм разделения властей быстро превращается в устройство по перетягиванию каната. Так происходило в «большом» парламенте, так и у нас. Московские избранники начали выдвигать претензии на контроль за функциями правительства. Устраивали постоянные проверки. Настаивали на праве отменять любые наши решения. Философия всех этих действий ясно показывала, что исполнительной власти предписывается лишь функция придатка законодательной.

В то же время составленный частично из начальников, отчасти из популистов Моссовет быстро обнаружил неспособность к целеустремленной нормотворческой деятельности. Там, где надо было разбираться в сложнейших механизмах демократического устройства, депутаты применяли принципы уравниловки и логику люмпенов. Там, где речь шла о новых реалиях — скажем, предпринимательстве и свободном рынке, обнаруживали приверженность привычным стереотипам государственного монополизма.

А там, где дело касалось какой-либо отрасли хозяйства, все вообще доходило до таких анекдотов, что было уже непонятно, то ли плакать, то ли хохотать. Да, в Моссовет пришли новые люди. Но модная в те годы идея, что новое всегда лучше старого, быстро теряла свое очарование. Молодой депутатский корпус можно было условно классифицировать по трем категориям. Одни пришли на деструктивной волне. Они выступали просто против того, как работала старая власть. Начав править сами, они продолжали разрушать существующую систему управления, не очень заботясь о том, что получается в результате. Другие, почувствовав вкус власти, начали ее эксплуатировать, как привыкли, по-чиновничьи. То есть, пользуясь трудностями переходного периода, извлекать из обстоятельств свой интерес. И лишь третьи — таких оказалось совсем немного — прониклись демократической концепцией управления. Я имею в виду идею, что городом вовсе не нужно «править», что во главе городской власти должен стоять не тот, кто решает за каждого, что хорошо и что плохо, а тот, кто намерен служить людям и согласен рассматривать свою должность как часть городского сервиса. Муниципальное управление при таком понимании превращается фактически в хозяйственную задачу. Этим и продиктовано усиление исполнительных структур.