Винсент Ван Гог - Письма к друзьям

Вот тебе художник, который размышляет и работает по воображению, а я начал с того, что по характеру своему голландцы не способны ничего выдумать, что у них ни воображения, ни изобретательности.

Я алогичен? Нет.

Рембрандт действительно ничего не выдумывал – он просто знал и чувствовал рядом с собой и этого ангела, и этого странного Христа.

Делакруа, изображая Христа, вносит неожиданную светло-лимонную ноту, и эта цветовая нота сияет на картине с тем же невыразимым и странным очарованием, что и одинокая звезда на небосклоне; Рембрандт орудует валерами так же, как Делакруа цветом.

Итак, между приемами Делакруа или Рембрандта и техникой всей остальной религиозной живописи – большая дистанция.

Скоро напишу тебе снова, чтобы поблагодарить тебя за твои рисунки, которые доставили мне огромное удовольствие. Я только что закончил портрет двенадцатилетней девочки, кареглазой, черноволосой, чернобровой; кожа – желто-серая, фон белый, слегка окрашенный веронезом, кофточка кроваво-красная, в лиловых полосках, юбка синяя, с крупными оранжевыми горошинами; в крошечной ручонке цветок олеандра.

Голова у меня настолько устала, что дописываю через силу. [Б 12]

[Арль, конец июля 1888]

Ты согласишься – нисколько в этом не сомневаюсь, – что ни у тебя, ни у меня не может быть полного представления о Веласкесе и Гойе как людях и художниках: ни ты, ни я не видели их родины Испании и многого прекрасного, что еще сохранилось на юге. Тем не менее даже то, что мы о них знаем, – это уже кое-что. Разумеется, чтобы судить о художниках-северянах, и прежде всего Рембрандте, тоже весьма полезно знать их творчество во всем его объеме, их страну, историю – пусть несколько узко и сжато, – их эпоху и былые нравы их родины.

Снова повторяю, что ни у Бодлера, ни у тебя нет достаточно ясного представления о Рембрандте.

Что до тебя, то я всячески настаиваю, чтобы ты сначала тщательно изучил великих и малых голландцев, а потом уже судил о них. Ведь в данном случае речь идет не просто о драгоценных камнях, но о чуде из чудес.

И потом, мало ли стразов среди бриллиантов?

Я, например, двадцать лет изучавший школу моей страны, в большинстве случаев просто молчу, когда речь заходит о ней, – настолько неопределенны и расплывчаты мысли людей, спорящих о художниках севера.

Тебе же я могу сказать одно: «Присмотрись к ним получше – право, они стоят того». Вот, скажем, я утверждаю, что луврский Остаде, «Семья художника» (мужчина, женщина и десяток малышей), – картина, достойная бесконечного изучения и размышления, равно как и «Мюнстерский мир» Терборха. Если же художники, даже те из них, кто приходит в Лувр изучать голландцев, сплошь да рядом не замечают тех картин, которые я лично предпочитаю остальным и нахожу самыми изумительными во всей галерее, то я не удивляюсь этому, так как знаю, что мой выбор обусловлен таким знанием предмета, какое отсутствует у большинства французов.

Если ты даже держишься на этот счет другого мнения, то позднее – я убежден в этом – все равно признаешь мою правоту.

Меня приводит в отчаяние, что Рембрандты в Лувре портятся и что идиоты из администрации губят множество великолепных картин. Так, унылый желтый тон некоторых Рембрандтов – это искажение, вызванное сыростью или другими причинами, на которые в ряде случаев я мог бы указать тебе чуть ли не пальцем.

Определить, каков колорит Рембрандта, так же затруднительно, как определить, что такое «серое» у Веласкеса. За неимением лучшего можно бы назвать Рембрандта «золотым». Так и говорят, но это очень туманно.

Приехав во Францию, я, быть может, лучше, чем сами французы, почувствовал Делакруа и Золя, которыми восхищаюсь безгранично, искренне и откровенно.

И это потому, что у меня было довольно полное представление о Рембрандте: один из них, Делакруа, воздействует цветом; другой, Рембрандт, – валерами, но оба они равноценны.

Золя и Бальзак как художники общества и природы в их совокупности вызывают у тех, кто их любит, глубокое эстетическое волнение именно потому, что они охватывают всю изображаемую ими эпоху.

Делакруа изображает не определенную эпоху, а человечество и жизнь вообще, но тем не менее он из той же породы всеобъемлющих гениев.

Мне очень нравятся последние слова, которыми кто-то – кажется, Сильвестр – заканчивает одну из своих крупных статей:

«Так умер – чуть ли не с улыбкой – Эжен Делакруа, один из племени великих художников, живший с солнцем в голове и с бурей в сердце, переходивший от воинов к святым, от святых к влюбленным, от влюбленных к тиграм и от тигров к цветам».

Домье тоже великий гений.

Милле – вот еще один художник нации и той среды, где она живет.

Быть может, эти великие гении всего лишь помешанные и безгранично верить в них и восхищаться ими способен лишь тот, кто сам помешан.

Если это так, я предпочитаю свое помешательство благоразумию других.

Идти к Рембрандту обходным путем – это, вероятно, самая прямая дорога к нему. Поговорим о Франсе Хальсе. Он никогда не рисовал Христа, Благовещений с пастухами, ангелов или распятий и воскресений, никогда не писал обнаженных женщин с их сладострастием и животностью.

Он писал портреты, одни портреты: портреты солдат, групповые портреты офицеров, портреты должностных лиц, решающих государственные дела; портреты матрон с розовой или желтой кожей, в белых чепцах, в черных шерстяных и шелковых платьях, обсуждающих бюджет приюта или богадельни. Он писал портреты почтенных горожан в семейном кругу – муж, жена, ребенок. Писал пьянчужку во хмелю, старую торговку рыбой, ухмыляющуюся, как ведьма, красивую шлюху-цыганку, младенцев в пеленках, разудалого кутилу дворянина, с усами, в ботфортах и при шпорах. Он писал себя и свою жену, молодых, влюбленных, на дерновой скамье в саду, после первой брачной ночи. Писал бродяг и смеющихся мальчишек, писал музыкантов, писал толстую кухарку.

Дальше этого он не шел, но это вполне стоит «Рая» Данте, всех Микеланджело и Рафаэлей и даже греков. Это прекрасно, как Золя, но еще полнокровнее, веселее и жизненнее, потому что его эпоха была более здоровой и менее меланхоличной.

А теперь – что же такое Рембрандт?

Совершенно то же самое: художник-портретист.

Вот основная здоровая, широкая и ясная мысль, которую нужно усвоить, говоря об этих двух равноценных голландских знаменитостях, прежде чем идти дальше. Разберемся в этом хорошенько и представим себе в общих чертах славную республику, запечатленную двумя этими плодовитыми портретистами, и у нас останется достаточная свобода для изображения пейзажей, животных, интерьеров и философских сюжетов.

Пожалуйста, следи получше за ходом моих рассуждений – я ведь стараюсь изложить все как можно проще.