Терентий Новак - Пароль знают немногие

По городу, не стихая ни на день, катилась волна репрессий и фашистского террора. После освобождения советскими войсками Киева, Житомира, Новоград-Волынского, Славуты и других больших и малых украинских городов, в преддверии неизбежной эвакуации из Ровно, гитлеровцы, точно затравленные шакалы, набрасывались на ровенчан. Жандармы, гестаповцы, полицейские по малейшему подозрению, а иногда и без повода хватали людей на улицах, в домах, в магазинах и немедленно отправляли в тюрьму. Каждую ночь — с вечера и до рассвета — гремели выстрелы. Арестованных расстреливали во дворе тюрьмы, в урочище Выдумка, на улице Белой. Оглушительно сигналя, то и дело проносились специальные грузовики, на которых фашистские разбойники вывозили за город трупы замученных и убитых. Всюду хозяйничала смерть.

Аресты подпольщиков Николая Поцелуева, Ивана Луця, Николая Самойлова, Федора Шкурко, Павла Мирющенко и многих других явились своеобразной данью разгулу фашистского террора. Любая самая незначительная ошибка, малейшая неосторожность вели к провалу. И все-таки борьба продолжалась.

Я созвал на одной из явок оставшихся на свободе членов подпольного Центра. Пришли Федор Кравчук, Мария Жарская и Владимир Соловьев, который теперь, после ареста Ивана Ивановича Луця, постоянно находился в городе и стал моим первым помощником.

Предупредив товарищей о необходимости с еще большей строгостью, чем когда бы то ни было, соблюдать правила конспирации и проявлять осмотрительность, я сообщил об известии, только что полученном через связного. Командир партизанского отряда полковник Д. Н. Медведев в силу сложившихся обстоятельств вынужден снять своих людей с «маяка» в лесу под Оржевом. Мы не знали, чем вызвано это решение, но каждый понимал, оставаться в такое время без поддержки из леса было просто невозможно. Без лишних слов договорились: в ближайшие дни я отправлюсь к медведевцам; руководство подпольем, в Ровно во время моего отсутствия будет осуществлять Владимир Соловьев.

Земля еще не успела как следует промерзнуть. Снежинки, падая на нее, быстро тают. Дует пронзительный, по-осеннему холодный ветер.

Со времени последнего совещания членов подпольного Центра прошло несколько дней. Стараясь не попасть на глаза жандармам и полицейским патрулям, я осторожно пробираюсь в пригород, оттуда — в село Тютьковичи. Там назначен сбор. Вместе со мной в партизанский отряд должна отправиться небольшая группа бывших военнопленных.

Почти час сижу в жарко натопленной квартире нашего связного Семена Залуцкого, ожидая проводника Василия Ворона. Наконец легкий стук в окно. Закутываю шею полотенцем, плотно застегиваю старое, видавшее виды пальто, выхожу во двор. В саду уже собрались все, кто должен уйти в лес. Проводник, не видя в темноте моего лица, встречает меня сердитыми вопросами:

— Ты кто? Из пленных? Рядовой? Командир?.. Чего мнешься? Отвечай!

Я не успеваю ответить, как он уже обращается ко всем сразу:

— Мои приказания выполнять без звука! Не отставать! Кто закурит, того по морде! Предупреждаю, чтобы потом не обижались. Никаких разговоров! У кого из вас автомат? Давайте сюда, а то с перепугу еще палить начнете. Все ясно? Теперь — за мной!

Местность проводник знает хорошо. Ведет нас полем, подальше от дорог, предусмотрительно обходя хутора. На остановки не щедр. Раза два объявляет в овражках пятиминутный привал, и снова в путь: «Не отставать! Не ловить ворон!»

«Молодец! — мысленно одобряю я действия проводника, поеживаясь от ветра. — С таким не пропадешь». Мне кажется, где-то поблизости уже должен быть «маяк». Но проводник еще более настораживается: между Горынью и лесом открытая местность. Невдалеке, на хуторе, лают собаки.

— Ложись! — приказывает Ворон.

Со стороны села Бегень слышится конский топот. Василий щелкает затвором автомата. Метрах в ста от нас галопом проносятся четыре всадника с винтовками за плечами.

— Бандеровцы, сволочи! — негромко бросает Ворон и поднимает группу.

Еще час крадущегося, настороженного ночного марша, и мы на лесном «маяке» под Оржевом. Среди деревьев белеет снег. Елки кажутся в темноте окутанными серебром. Метрах в двухстах от «маяка», в глубине леса, группа партизан. Командует ею Борис Черный. По сути, это передовая усиленная партизанская застава. Она не только охраняет «маяк», но вместе с тем служит базой для подрывников, которые уходят отсюда для проведения диверсий на железной дороге, на шоссе и в городе.

Партизаны угощают нас колбасой. Увидев меня в составе только что пришедшей группы, Василий Ворон с удивлением спрашивает:

— Неужели и вы шли с нами, Терентий Федорович?

— А как же! От самых Тютьковичей!

— Ночь, понимаете, хоть глаз выколи, ни черта не видно, — смущенно оправдывается он. — Если что не так, вы уж извините. Люди в группе сборные, а дорога, сами знаете, какая...

— Все было, как нужно, Василий. Спасибо!

Той же ночью на «маяк» вернулись из города человек пять партизан-разведчиков. Один из них был в мундире немецкого офицера. Выше среднего роста. Светлые, с рыжинкой волосы. Высокий лоб, серые, видно, не часто улыбающиеся глаза, крепкий подбородок. На вид человек интеллигентный, но несколько суровый, а может быть, чрезмерно сосредоточенный. Поверх офицерского френча на нем мокрый от тающего снега, прорезиненный плащ с пелериной. На поясе с левой стороны, на немецкий манер, черная кобура с пистолетом.

«Грачев? Непременно он, тот самый таинственный Грачев, о котором в городе ходят легенды!» При колеблющемся свете костра я с уважением и непередаваемым чувством восхищения смотрю на его собранную, ладную фигуру, на спокойное, задумчивое лицо с чуть выдающимися скулами. Невольно мысленно представляю разведчика на улицах Ровно, среди врагов, с которыми ему приходится встречаться, говорить, как с друзьями, играть роль гитлеровского офицера. Какую же надо иметь волю и выдержку, какие крепкие нервы, чтобы изо дня в день нести на себе подобную тяжесть!

Мы, подпольщики, нередко завидовали партизанам, как бойцам, имевшим возможность свободно, не таясь, высказывать свои мысли, с оружием в руках вступать в открытый бой с врагами, хотя и знали, что их жизнь сурова, трудна, что за каждым из них тоже по пятам ходит смерть, особенно в дни блокад, в дни боев с карателями. Теперь же, когда я увидел этого человека в чужом для него мундире немецкого офицера и сравнил его жизнь со своей, то невольно подумал: «Наверно, на его долю выпало самое трудное и самое опасное в нынешней борьбе с фашистами».

Трагично подчас могли скреститься пути патриотов в тайной войне, которую они вели в тылу врага. Ведь вовсе не исключено, что партизанский разведчик Грачев мог оказаться в зале «Ристунгинспекцион» в тот самый момент, когда подпольщик Яремчук бросил туда противотанковую гранату. Мог советский разведчик находиться и в составе группы вражеских офицеров на железнодорожном вокзале, когда Луць, Поцелуев и Яремчук вели по ней огонь из парабеллумов...