Терентий Новак - Пароль знают немногие

На следующий день после диверсии в офицерской столовой Галя посетила женщину, которая взяла к себе детей Лизы и Ирины, предупредила ее, что матерям на некоторое время придется уйти из города. На случай если Соколовская и Гельфонд не придут за детьми после освобождения Ровно, Гниденко дала женщине адреса родственников, которым необходимо будет написать.

Возвращаясь на квартиру сестер Подкаура, Галя услышала позади шаги. Ее догонял мужчина в кожаном пальто, коричневой шляпе и хромовых офицерских сапогах. Бежать поздно. Гестаповец легко опередил девушку, остановился в нескольких шагах от нее:

— Айн момент! Если не ошибаюсь, фрейлейн из казино?

В ответ Галя резким рывком выдернула из кармана пальто лимонку. Впервые в жизни она бросала боевую гранату и была уверена, что бросает в последний раз. В спешке забыла дернуть за кольцо. Граната полетела, как обычный увесистый камень. Но гестаповец, видимо, не ожидал от «фрейлейн из казино» такой решительности, не успел уклониться, и ребристая граната угодила ему в лицо. Коричневая шляпа слетела на тротуар, сам гитлеровец тоже свалился, не успев выстрелить. Он лежал, оглушенный, в нескольких шагах от Гниденко и, как рыба, выброшенная из воды, хватал ртом воздух. Граната отлетела на мостовую. Галя, не спуская глаз с гестаповца, быстро подняла ее и бросилась в соседний переулок. Все обошлось благополучно.

Немцы повсюду развесили приказы, обязывавшие местное население эвакуироваться на запад. За отказ от эвакуации всем мужчинам и женщинам в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет фашисты грозили смертью. В этих условиях оставаться в городе с фальшивыми документами у нас больше не было возможности.

— Каково ваше мнение? — спросил я товарищей.

— Пора уходить, — решительно сказал Татаринов. — Надо пробиваться в лес. Может, еще застанем медведевцев? А не застанем, переждем в лесу, пока советские войска освободят Ровно.

— Программу мы, можно сказать, выполнили. Я лично за то, чтобы уходить в лес, хотя сейчас это тоже рискованно. Ты как полагаешь, Сашко? — обернулся Дмитрий Мартынюк к Серову.

— Иного выхода, по-моему, нет. Надо в лес, — согласно кивнул тот. — Мы сделали все, что могли.

— Итак, выходим сегодня же ночью, самое позднее — завтра, а перед тем еще раз хлопнем дверью, — показал я на мину в парусиновой сумке, только что принесенную Валей Подкаура из тайника, который был оборудован Николаем Поцелуевым возле склада утильсырья.

— А где эта дверь? — вопросительно посмотрел на меня Мартынюк.

— Железная дорога. Как стемнеет, пойдем с Афониным, рванем.

— Почему вы? — с укором проговорил Татаринов. — С вашими обожженными руками там много не сделаешь. Мы и без вас справимся.

— Пойдем мы с Афониным, — повторил я. — Вы уже достаточно подставляли головы под пули. Сам же говорил, что вчера ночью вас с Мартынюком чуть не ухлопали жандармы. Вам надо отдохнуть перед дорогой. Ведь нервы не железные. К тому же еще неизвестно, что ждет нас в пути, там вы будете лучшими бойцами, чем я. Каждый из нас имеет собственный счет к фашистам. Я тоже имею. Так что не возражайте. Собирайся, Сима! — обернулся я к Афонину. — Минут через тридцать — сорок выйдем.

Железная дорога, разделявшая город почти на две равные части, оставалась теперь единственной артерией, связывавшей оборонявшиеся в районе Ровно гитлеровские войска с их ближними и дальними тылами. Когда была ясная погода, советская авиация часто бомбила железнодорожные станции, эшелоны. Но в последние дни из-за снега и буранов налеты прекратились. Вражеские эшелоны с живой силой и боевой техникой беспрепятственно двигались в сторону Здолбунова и обратно.

...Только что прошли два эшелона. Мы с Афониным лежим в неглубокой канаве как раз против семафора, неподалеку от фабрики валенок. До железнодорожного полотна каких-нибудь двадцать метров. Три гитлеровца, патрулирующих этот участок дороги, удаляются к станции. На фоне пестрого, покрытого угольной пылью снега отчетливо видны их фигуры. Наблюдая за солдатами, я с миной в руках выползаю из канавы. Серафим остается на месте, чтобы в случае необходимости прикрыть меня огнем из пистолета и гранатами.

Надо успеть заложить мину под рельс, пока не появится очередной эшелон и не вернутся назад солдаты-охранники. Под руками твердый, смерзшийся песок, перемешанный с щебенкой. Начинаю копать. Лезвие ножа ударяется о мелкие камни. Бинты на руках размотались. На обожженных пальцах лопается кожа, на рани попадает песок. Страшная боль. Руки деревенеют. Но сейчас не до боли: надо успеть. Одним незавязанным глазом я плохо вижу. Срываю с лица повязку, чтобы освободить второй глаз. Чувствую, как вместе с грязной, засохшей марлей от щек отстают клочья кожи. Вставляю в мину запал с прикрепленным к колечку шнуром, немного отгибаю концы чеки. С пальцев каплет кровь. И все же мина установлена. Осторожно разматываю шнур, отползаю назад, в канаву, а оттуда — к забору фабрики валенок.

Сима Афонин переползает ближе ко мне, устраивается за толстым деревом, тихо ругается. Вчера ночью, убегая от жандармов, он упал и вывихнул правую руку. Однако никому об этом не сказал. Не признался и мне, когда шли на диверсию: вероятно, постеснялся.

Со стороны Здолбунова показался эшелон. От забора фабрики видно: платформы очень низкие. Наверное, порожняк? Подождем следующего. Афонин согласно кивает головой. Минут через пять-шесть замаячил огнями второй состав.

И снова железная дорога преподнесла нам неприятный сюрприз. Трое гитлеровцев, пройдя отведенный им для охраны участок, успели возвратиться, заметили разрытый песок и гравий. Вероятно, увидели и шнур. Один из них, размахивая фонарем, побежал навстречу поезду. Неужели опять осечка?

Нет, эшелон мчится вперед с прежней скоростью. Возможно, машинист не заметил сигнала. Я уже различаю цепочку пассажирских вагонов и успеваю подумать: «Наверное, с новым пополнением?» Тут же чувствую, что не в состоянии дернуть шнур: обожженные, замерзшие пальцы не слушаются, не сгибаются.

— Шнур! — кричу Афонину. — Дергай шнур!

Серафим дернул тонкую прочную бечевку.

Мгновенная молния вспарывает темноту, выплескивает на город серебристо-белое облако. Тугая волна взрыва выбивает стекла в ближайших домах. Мина взорвалась как раз в тот момент, когда над ней оказался паровоз. Его тяжелая металлическая туша закачалась и, выпуская белые струи пара, свалилась под откос. Со скрежетом полезли один на другой вагоны, послышались крики...

А позади нас, на соседней улице, уже надрывался по радио визгливый голос не то диктора, не то дежурного офицера:

— Ахтунг! Ахтунг! Над городом русские самолеты!