Александр Ганулич - Взлет и падение «Советского писателя»

Симонов, наконец, развелся с Валентиной Серовой. Любви там не было уже давно, умер «главный конструктор» звездного романа, да и материальное благополучие Константина Симонова сильно пошатнулось.

Симонов начал строительство большой дачи в Красной Пахре, был вынужден отказаться от дома в Переделкино, оставил квартиру на улице Горького Серовой.

В 1957 году Константин Михайлович женится на Ларисе Алексеевне Жадовой-Гудзенко. Ее отца, генерала, служаку и антисемита, угораздило родиться с фамилией Жидов. Командовал Алексей Жидов 66-й армией, которая действовала на фронте осенью 1942 года вполне достойно, что и вызвало решение Сталина о переименовании ее в 5 гвардейскую. Однако, генерал Рокоссовский, в чей фронт входила армия Жидова, не преминул довести до сведения генерала, что Иосифу Виссарионовичу не нравится его фамилия. Срок на решение вопроса Верховный дал щедрый — до утра. Генерал посоветовался со своими сослуживцами. Один из них и посоветовал заменить в фамилии всего одну букву: «и» на «а». В своем следующем донесении бравый генерал просил командующего фронтом Рокоссовского читать впредь его фамилию «Жадов». Через день ему вручили резолюцию Верховного: «Очень хорошо. И. Сталин». Однако, бравого генерала ждало еще одно испытание. Любимая дочка Лариса вышла замуж за поэта-фронтовика Семена Гудзенко. Помните, «Нас никто не жалел, ведь и мы никого не жалели?». Беда состояла в том, что Гудзенко был евреем. Ушел добровольцем на фронт, да и умер он от фронтовых ран в 1953 году, оставив дочку Катю.

Семен Гудзенко был личным другом Симонова. Через четыре года Константин Михайлович женился на его вдове и удочерил Катю. Очень скоро Ларисе Алексеевне довелось доказать Симонову свою преданность и любовь. Она уехала с ним в Ташкент, хотя условия жизни писателя в столице солнечного Узбекистана были далеки от московских и больше напоминали жизнь в студенческом общежитии.

Тем временем строительство дачи в Пахре к 1959 году было завершено. Писатель с новой семьей в Ташкенте, обильная река гонораров превратилась в скромный ручеек, а со строителями нужно расплачиваться. Тут в голову Константину Михайловичу приходит счастливая идея, правда, создавшая на десятилетия вперед опасный прецедент. Он предлагает прорабу строительства дачи Абраму Юрьевичу Долинскому три небольшие комнаты от дачи, а, главное, довольно обширную часть участка, двенадцать соток. Согласие найдено, правда, еще понадобились авторитет и связи Симонова, чтобы договоренность провести согласно жестким юридическим и организационным правилам, по которым существовал поселок. Тем не менее, когда семья Симонова в конце 1960 года переехала в Москву, дача в Красной Пахре была полностью готова к жилью. Вскоре кряжистый силуэт Константина Михайловича появился на аллеях Красной Пахры, мощный, с неизменной суковатой палкой. Подрастали его девочки. Вторая, Саша, была совсем маленькой, родилась в 1959 году.

Зимой 1961 года в поселке появился и Генрих Боровик. У него тоже подрастали малыши, а общие интересы сблизили соседей, несмотря на разницу в возрасте и общественном положении.

Генрих Боровик хорошо помнит лето 1961 года — двадцатилетие начала войны. Он только что переехал в поселок Красная Пахра, тогда еще снимал небольшую дачку. С Константином Симоновым был знаком до этого через редакцию журнала «Огонек», где тогда работал, а Константин Михайлович частенько туда заглядывал. Вдруг от Симонова последовало довольно необычное предложение: «Давай съездим в Брест, а возвращаться будем оттуда вместе. Женю Воробьева я уже уговорил». Евгений Захарович Воробьев был ближайшим другом Симонова, соседом по поселку, почти ко всем книгам которого Константин Михайлович написал либо предисловия, либо послесловия.

Из Бреста возвращались на машине. Боровик сидел на переднем сидении рядом с водителем. Симонов с Воробьевым расположились на заднем сидении. Константин Михайлович дал Генриху свои дневники, которые еще не были опубликованы. Тот их читал и одновременно сравнивал с картинками за окошком автомобиля. В то время разразилась полемика в советской литературе, что это не дневники, а «истерика» начала войны. Особенно в этом преуспел журналист Юрий Жуков, тогда Председатель нашего комитета защиты мира. Автомобиль ехал точно по тем местам, которые были описаны в симоновских дневниках. Иногда он просил шофера остановиться, все выходили из машины, Симонов рассказывал подробности. Если бы речь не шла о самых драматических днях войны, можно было бы сказать, что это было очаровательно. Но это было абсолютно убедительно и как-то по-дружески. Ни разу он не упомянул своего оппонента, но Генриху казалось, что Константин Михайлович спорит именно с ним. Ему было интересно показать Боровику, тогда еще молодому парню, как оно было на самом деле.

Маршрут проходил среди воинских частей, с которыми Симонов заранее договорился о выступлениях. Выступал он блестяще, вспоминал о войне в этих краях, читал свои стихи. Там его принимали как родного, как брата. Иногда он специально делал вид, что забыл какую-нибудь строчку, и зал напоминал ему ее. Для него это было очень приятно, да и Боровик понял, какое значение имеет Симонов для простых солдат.

Через несколько лет Генрих Авизэрович смог до какой-то степени отблагодарить Константина Михайловича. В 1966 году он был отправлен в Нью-Йорк от Агентства Печати Новости, и вскоре в США прибыл Симонов. Его специально поселили в гостинице рядом с нашим корпунктом. Боровик его пригласил домой вместе с чуть ли не всеми нашими корреспондентами. Он произвел на них прекрасное впечатление. Не потому, что был знаменитым писателем и поэтом, в потому, что был замечательным корреспондентом, да и просто хорошим человеком. Генрих ему устроил встречу с Уильямом Авереллом Гарриманом, видным промышленником и дипломатом, послом по особым поручениям. Когда встреча закончилась, Константин Михайлович сообщим Боровику, что пошел записывать впечатления от нее. Тот тоже не стал терять времени. Потом сравнили, у Симонова оказалось записано на страничку больше, причем не о том, какие у после глаза, а именно о сути беседы.

В Красной Пахре кабинет Симонова находился на втором этаже рядом с большим окном. Крышка стола была большая, очень простая, скорее всего из фанеры. Большую часть времени она пустовала. Это было связано со своеобразным творческим методом Симонова. По большей части Симонов диктовал.

У Симонова было несколько самодельных столов, очень похожих друг на друга, которые стояли в Москве на улице Черняховского, 4 и 2, на даче в Красной Пахре, на даче в Гульрипше. Крышки были сделаны из светлой фанеры и имели большие полукруглые вырезы в тех местах, где он сидел. Перед ним лежал блокнот, испещренный записями, которые он обязательно предварительно делал.