Александр Ганулич - Взлет и падение «Советского писателя»

В конце концов, они обратились к Юзику Дику, который, нимало не смущаясь, отправился к нарушителям тишины, поговорил с ними по душам со свойственной ему напористостью, и радио заглохло. Тем самым Дик подтвердил распространенное мнение, что «сам черт ему не брат».

Однако нелады в семейной жизни писателя только усиливались. Трифоновы все больше ссорились, всерьез и надолго. Однажды ранней осенью после очередной ссоры Нина уехала на прибалтийский курорт Друскеники, сняла там комнату. Потом как-то внезапно позвонила в Москву Трифонову: «Приезжай, мне очень плохо». Он не успел. Ее нашли навзничь лежащей на полу в ванной комнате, позвонили Юрию Валентиновичу. Умерла она от сердечной недостаточности. Первым же рейсом Трифонов с Иосифом Диком вылетели в Литву. Но смогли они только отправить Нину в Москву в цинковом гробу для прощания с дочерью и родственниками. Сам Юрий Валентинович сопровождал тело вместе с хозяином квартиры, в которой произошла трагедия.

У Дика с Трифоновым была очень схожая судьба — оба дети врагов народа, расстрелянных в конце 1930-х, оба самостоятельно пробивались по тернистому писательскому пути. Знали друг друга они очень давно. Сестра Иосифа Дика была замужем за ближайшем другом Трифонова Львом Гинзбургом. С Диком Трифонов познакомился еще в Литературном институте, писатели тесно дружили. Свидетельство тому — калитка в заборе между их участками, которая никогда не запиралась. Соседи запросто ходили друг к другу, никому из них и в голову не приходило заранее договариваться о визите.

После смерти Нины Трифонов почти перестал приезжать на дачу. Все здесь ему о ней напоминало, было тяжело находиться в пустой даче. В жизни Юрия Валентиновича все в одночасье рухнуло. Его очень тактично поддерживали друзья, и институтские и друзья детства.

Это были, прежде всего, поэты Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин, Инна Гофф.

Но нужно было искать пути, как возродить у писателя интерес к жизни. Именно тогда Борис Слуцкий по своей инициативе отнес три рассказа Трифонова в редакцию «Нового мира», потому что Юрий Валентинович на это никак не решался. Два из них напечатали, причем очень быстро. В тот период Твардовский также старался поддержать своего соседа и автора своего журнала. Он дал согласие отправить Трифонова в командировку в Ростов-на-Дону за счет журнала, чтобы тот продолжил сбор материалов о своем отце и дяде.

«Хорошо, нужно его посылать», — только и сказал он, когда в редакции обсуждался план ближайших командировок. Опять-таки «Новый мир» опубликовал на своих страницах обстоятельную и положительную рецензию И. Крамова на книгу «Отблеск костра», вышедшую в издательстве «Советский писатель», несмотря на то что впервые повесть вышла в конкурирующем журнале «Знамя».

Трифонов пишет, что это было трудное время, «той зимой и очень много мотался, вернее метался, путешествовал». В январе он был по приглашению в Болгарии, взял с собой и дочку, в марте Юрий Валентинович был в Австрии, на хоккейном чемпионате мира. Хотя Трифонов был далеко не спортивным человеком, но зато страстным болельщиком. Он сотрудничал с целым рядом спортивных изданий, писал репортажи, отчеты о соревнованиях, очерки. По его сценарию был снят довольно популярный фильм «Хоккеисты».

Наладить дачную жизнь помогла ему мать, Евгения Абрамовна. Отсидев в лагерях восемь лет, она обросла кучей знакомых по Карлагу, которым старалась всеми силами помогать. Среди тех, кто прошел ужас сталинских лагерей, была и Клавдия Михайловна Бабаева. Клавдия Михайловна была коренной москвичкой, родилась в районе Останкино, ее отец до революции был владельцем пекарни, которую он по зову сердца безвозмездно отдал большевикам. Вот ее-то и спросила Евгения Абрамовна: «Не можете ли вы пожить на даче с моим сыном и внучкой?»

Муж у Клавдии Михайловны работал до войны помощником Серго Орджоникидзе. После загадочной смерти наркома его расстреляли, ее выслали из Москвы, естественно, отобрав их квартиру. Единственный сын Бабаевой погиб на фронте. После возвращения из лагеря ей дали маленькую комнату в коммунальной квартире, и то не без помощи Евгении Абрамовны. Она недолго подумала и согласилась.

Так у Юрия Валентиновича начался совсем другой этап жизни в Красной Пахре. Все лето он жил на даче вместе с дочкой и с Клавдией Михайловной. Она прекрасно вела хозяйство, говорила, что надо купить на рынке, в магазинах. Юрий Валентинович без долгих разговоров брал такси, ехал на базар. Кроме того, в поселок возили продуктовые заказы, которыми она экономно распоряжалась. Она распределяла продукты на неделю, прекрасно готовила, заботилась о своих подопечных.

Юрий Валентинович перестал стесняться приглашать к себе гостей, которых Клавдия Михайловна тепло встречала и вкусно кормила.

В этот период Трифонов мог подолгу жить на даче, бытовые мелочи его не отвлекали. Он очень много работал и написал, пожалуй, свои лучшие повести, которые неизменно печатались в «Новом мире». Они рождались как будто без усилий, одна за другой, и сразу же становились популярными: «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь».

Юрий Валентинович с удовольствием вспоминал тот период жизни на даче. Отношения с Твардовским у него полностью наладились. Тот снова открыл калитку между их участками, приходил в гости рано, часов в 8, подходил к открытому окну на кухне или веранде и говорил громко: «К барьеру!» Юрий Валентинович неизменно откладывал свою работу, шел открывать дверь соседу, хотя утро было для него самым плодотворным временем. Они вместе выходили на аллеи поселка, неторопливо гуляли, говорили на самые разные темы. Твардовский даже обсуждал с ним редакционные проблемы, чем Трифонов очень гордился, хотя и вел себя подчеркнуто деликатно. Он никогда не пользовался своим соседством для того, чтобы получить какие-то преимущества в публикациях на страницах «Нового мира». Но лучше Трифонова, разумеется, об этом общении сказать невозможно: «Мы шли по шоссе, еще не успевшему нагреться, тихому и пустынному, солнце пекло нам в спины. На дачах никто не шевелился. Проезжала молочница на велосипеде, здоровалась с Александром Трифоновичем. Он кланялся ей степенно. В этой деревне, называемой Красной Пахрой, где жили писатели и бог еще знает кто, он был, конечно, самый знаменитый и уважаемый человек. Мы сворачивали налево, проходили через калитку на территорию моссоветовских дач, потом шли парком, спускались мимо заброшенного каменного здания клуба крутой тропинкой к рощице ивняка, и вот уже был берег нашей речонки Десны, повсюду узкой и жалкой, а здесь довольно широкой из-за плотины. Берег в этот час был безлюден. Может быть, два или три рыбака крылись где-то в укромных убежищах, в густой осоке или под счастливым деревом. Ни лодок, ни детского крика. Мы переходили по мостику на остров и там в гущине, в тени, возле коряжистой, изломанной старой ивы располагались на нашем месте.