Энгус Уилсон - Мир Чарльза Диккенса

«— Мистер Джон, — сказал мистер Домби, — будьте любезны занять место в том конце стола. Что у вас там, мистер Джон?

— У меня холодная телячья нога, сэр. А что у вас, сэр?

— Мне кажется, — отвечал мистер Домби, — у меня холодная телячья голова, затем холодная птица… ветчина… пирожки… салат… омары. Мисс Токс окажет мне честь и выпьет вина? Шампанского мисс Токс!

Все угрожало зубной болью. Вино оказалось таким нестерпимо холодным, что у мисс Токс вырвался тихий писк, который ей большого труда стоило превратить в „гм“. Телятину принесли из такого ледяного чулана, что первый же кусок вызвал у мистера Чика ощущение, словно у него леденеют руки и ноги. Один только мистер Домби оставался невозмутимым. Его можно было бы вывесить для продажи на русской ярмарке как образчик замороженного джентльмена».

Здесь — опять впервые — поэзия не развеяна по всему роману, а собрана в энергичные пассажи «поэтической прозы», целиком отвечающей авторскому замыслу.

Я не решусь сказать, что так же хорошо Диккенсу удались художественные символы. Море как выразитель смерти и заповеданного бессмертия — слишком широкий, смутный символ, не в пример туману в «Холодном доме» и тюрьмам в «Крошке Доррит». Мы чувствуем его могучую стихию, когда умирающий Поль спрашивает: «О чем говорят волны?» Мы видим, как безучастно море к парализованной и умирающей ветренице миссис Скьютон: «Она лежит и прислушивается к ропоту океана; но речь его кажется ей непонятной, зловещей, и ужас отражен на ее лице, а когда взгляд ее устремляется вдаль, она не видит ничего, кроме пустынного пространства между небом и землей». В конце этой главы миссис Скьютон умирает, символика моря простирается уже в мертвое и горькое будущее ее дочери, Эдит, второй супруги мистера Домби, и Диккенс вдруг впадает в риторику, которая уже находится на грани смешного: «И к ногам Эдит, стоящей здесь в одиночестве и прислушивающейся к волнам, прибиваются влажные водоросли, чтобы устелить ее жизненный путь».

Железная дорога, как и море, тоже главенствующий символ в романе, и, по-моему, более удачный. Прежде всего он идеально соответствует социальному содержанию романа: (высокомерный торговец-индивидуалист Домби — выходец из прошлого, железная дорога для него — олицетворение самой смерти, он так же боится ее, как обитатели Садов Стеггса, чьи дома оказались помехой на пути новой, северной линии. Диккенс не упускает случая показать, как страшилище прогресс изменяет жизнь иных обывателей в лучшую сторону. Казалось бы, символика ясна: железные дороги — это прогресс, и Диккенс его приветствует. Но вот под колесами экспресса погибает страшной смертью мистер Каркер — заведующий, негодяй и несостоявшийся соблазнитель Эдит, и железная дорога выступает в знакомой роли возмездия, так что ни о каком прогрессе уже не приходится говорить. Четырьмя годами позже, в «Холодном доме», Диккенс продемонстрирует умение найти простой и внятный символ, неизмеримо обогащающий роман и оставляющий далеко позади неясную и путаную символику «Домби и сына».

Титульный лист «Польки Дэвида Копперфилда», сочиненной У. Уилсоном.

И все же «Домби и сына» можно было бы отнести не только к числу блестящих романов, но и в разряд блистательных побед искусства, если бы не его главные героини — Флоренс и Эдит Домби. Подвергнись они испытанию смехом и жалостью, как случилось с мистером Домби, — тогда бы это были живые люди. Мистер Домби (этому образу замечательно помог своими иллюстрациями Физ) — без сомнения, один из самых удавшихся маниакальных героев Диккенса, в нем буквально все просится быть высмеянным. И поскольку он мужчина и стесняться с ним нечего, то он и удостаивается этой чести. А Эдит Домби — прекрасная дама, и посему она выше сочувствия, выпадающего на долю простых смертных, она лишена смелости показаться смешной и обаяния сделать глупость. С миссис Дедлок из «Холодного дома» Диккенсу повезет больше, но уже мало оставалось времени, если, конечно, этому вообще суждено было случиться, чтобы его героини снискали полное доверие мастера и удостоились величайшего знака его внимания — насмешки.

В «Домби и сыне», как я уже говорил, есть отзвуки собственного детства Диккенса. Роман был дописан в марте 1848 года в Брайтоне, где маленький Поль разговаривал с волнами и где так страшно умирала миссис Скьютон. Но горечь детских воспоминаний уже чувствуется в рождественской повести 1847 года «Одержимый». Незадолго до этого Диккенс написал тот автобиографический фрагмент, из которого, собственно, мы и узнали о его работе на фабрике Уоррена. Однако эти страницы не вместили всей горечи, которую принесли воспоминания о романтической любви к Марии Биднелл, и в феврале 1847 года там же, в Брайтоне, он начал «Дэвида Копперфилда» — роман, более всех других впитавший автобиографический материал: «Мне кажется, я смог здесь весьма искусно переплести правду с вымыслом». Вплоть до октября 1850 года выпуски «Дэвида Копперфилда» расходились с громадным успехом {98} 98 К стр. 217. …с громадным успехом — в журнальном варианте название романа было интригующе стилизовано под биографические хроники XVIII века: «Жизнь, приключения, испытания и наблюдения Дэвида Копперфилда из Грачевника в Бландерстоне, написанные им самим и никогда, ни в каком случае не предназначавшиеся для печати». ; какие бы недостатки и достоинства ни находили в романе, одно можно сказать наверное: после бегства в прошлое, во времена мятежа Гордона, после бегства за границу Диккенс как к последнему прибежищу вернулся к самому себе.

В создании романа участвовали и некоторые внешние обстоятельства. Еще из Швейцарии Диккенс живо обсуждал с мисс Кутс проект создания приюта для падших женщин. После очень тщательной подготовки места и отбора подходящих кандидаток (в основном из заключенных) в ноябре 1847 года в Шепердс Буш открылся приют «Урания». В общественной деятельности Диккенса это один из самых славных эпизодов. Он близко вникал в дела приюта до самого 1858 года, когда разъезд с женой расстроил отношения с мисс Кутс. Его частная благотворительность не была широковещательной, публика, в сущности, и не знала об этих филантропических начинаниях. Статья о приюте «Урания» {99} 99 К стр. 217. …о приюте «Урания» — Урания — одно из наименований Афродиты, означающее: чистая, возвышенная, «небесная» любовь. , напечатанная в 1853 году в «Домашнем чтении» под названием «Дом для бездомных женщин», была, как и большинство публикаций там, без подписи автора. Приют был основан на евангельских заповедях, в нем царили строгая дисциплина и дружеское, располагающее отношение к подопечным, далекое, кстати, от ханжества. Многим своим обитательницам приют помог эмигрировать, выйти замуж и безбедно существовать. «Призыв к падшим женщинам» (1846), имевший целью отобрать наиболее подходящие кандидатуры, поражает взволнованным, даже высокопарным слогом: