Энгус Уилсон - Мир Чарльза Диккенса

«Приходят пугающие мысли — уехать куда-нибудь одному, может быть в Пиренеи… Начинаю представлять себя живущим по полугоду или около того в каких-нибудь совершенно недоступных местах. Меня постоянно манит идея забраться в Швейцарии под самые вечные снега и пожить в каком-нибудь головокружительном монастыре… Неугомонный, скажете Вы. Не знаю, но эти мысли преследуют меня постоянно, и я ничего не могу с ними поделать. Я отдыхаю уже девять (или десять?) недель, и порой мне кажется, что прошел целый год, хотя до приезда у меня были очень странные нервные перепады. Если бы не привычка ходить быстро и помногу, я бы просто взорвался и этим прекратил свое существование».

Но и в жизни Диккенса оправдывались слова Агнес, сказанные Дэвиду: его успех и известность все возрастали, давая возможность принести немало пользы в Англии; были и другие основательные причины оставаться дома. В пятидесятые годы Булонь и Париж очень помогали Диккенсу справиться с возрастающими трудностями его жизни в Англии, однако совершенно невозможно вообразить его эмигрантом, во всяком случае в свете того богемного образа жизни, который полагался обязательным для эмигрантской интеллигенции со времени Шелли и Байрона. Литературный и окололитературный мир, с которым Диккенс соприкасался в Англии, тоже знал примеры беспорядочной жизни — это мог быть в высшей степени духовный союз Джорджа Льюиса и Джордж Элиот {103} 103 К стр. 224. …духовный союз Джорджа Льюиса и Джордж Элиот — в 1854 г. Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс, 1819–1880) — вступила в гражданский брак с философом-позитивистом Дж. Г. Льюисом (1817–1878). , или жизнь в полюбовном разводе, как жила одна из главных сотрудниц журнала Диккенса, миссис. Линн Линтон, или это были прикрытые тайной связи его младшего друга Уилки Коллинза. Однако во всех случаях частная жизнь обязательно дружила с упорной работой и служением обществу.

Эксцентрическая и неупорядоченная жизнь, к которой в массе своей тянулись эмигранты, претила Диккенсу, он вообще питал отвращение к неопрятности и беспорядку, в чем бы они ни проявлялись. В письме Кэтрин из итальянской поездки 1853 года он так описывал порядки в доме Томпсона:

«Я нагрянул к ним врасплох и нашел Томпсона отпустившим бороду клинышком, с огромной немецкой трубкой во рту и в домашних шлепанцах; бледные и чахлые от здешнего климата девочки (одна из них — Элис Мейнелл, в будущем поэтесса, автор по-настоящему хорошей работы о Диккенсе-стилисте)имеют крайне запущенный вид, одна, бог ведает почему, даже без чулок, обе коротко и как-то диковинно подстрижены, причем завершает прически маленький бант. Кристиана объяснила, что их прическам назначено поражать воображение, добавив: может, это удалось, а может — нет… Мы помешали ее занятиям живописью; у меня сложилось впечатление, что с живописью, да и с музыкой тоже, дела у них из рук вон плохи. В неуютной, неудобной бильярдной Томпсон учил девочек таблице умножения».

В том же году образом миссис Джеллиби в «Холодном доме» Диккенс показал, как занятия миссионерской деятельностью мешают женщине выполнять ее прямые обязанности по дому, в семье; Кристиана с ее занятиями искусством была тем приложением, которое Кэтрин также следовало принять к сведению.

В следующее десятилетие он возобновит свои поездки за рубеж (о чем шла речь в предыдущей главе) и одновременно уйдет в напряженнейшую работу, в дела творческие и общественные, чередуя громадное напряжение с самозабвенным отдыхом, и будет стремиться поддерживать дома такую же радостную, живительную атмосферу; и достойно трагической иронии, что к концу десятилетия в семье сложилась ситуация, еще более скандальная, чем в быту любого эмигранта, — уже потому более скандальная, что шла вразрез с положительными принципами самого Диккенса.

Теперь, когда он опять водворился дома (семья уже занимает большой особняк Тэвисток-хаус на Тэвисток-сквер), следовало в первую очередь найти возможность регулярно давать выход накипевшим мыслям и накопившейся энергии. Еще в 1845 году он мечтал о еженедельнике «ценою, если возможно, полтора пенса. Часть материала оригинальная, часть — перепечатки; заметки о книгах, заметки о театрах, заметки обо всем хорошем, заметки обо всем дурном; рождественская философия, обзорный взгляд на жизнь, беспощадное препарирование ханжества, добродушие; материал всегда злободневный, отвечающий времени года; а главное, теплое, сердечное, щедрое, веселое, любящее отношение ко всему, что связано с Семейным Очагом…». Через месяц эта идея воплотилась в рождественскую повесть «Сверчок за очагом». Затем последовала неудача с «Дейли ньюс». Теперь же он вернулся домой полный сил, уверенный в себе; «Дэвид Копперфилд» продвигался легко, и он опять начинает думать о журнале. В марте 1850 года вышел первый номер «Домашнего чтения». С этого дня и до самой смерти двадцать лет спустя он оставался энергичным редактором; правда, с 1859 года это был уже другой журнал — «Круглый год»: Диккенс вынужден был основать его после разрыва с женой, рассорившись с издателями Бредбери и Эвансом. Даже в материальном смысле предприятие выглядело очень заманчиво: в качестве редактора «Домашнего чтения» он не только получал 500 фунтов в год, но еще был совладельцем издания. Однако больше всего Диккенс ценил возможность быстро сноситься с читателем, прояснять свою общественную и нравственную позицию по тем или иным проблемам и, чутко реагируя на запросы публики, давать в журнале подходящую беллетристику. В обращении к читателям были такие слова: «Мы смиренно мечтаем о том, чтобы обрести доступ к домашнему очагу наших читателей, быть приобщенными к их домашнему кругу. Вызывать веселый смех и исторгать слезы жалости» {104} 104 К стр. 225. …исторгать слезы жалости — о популярности журнала Диккенса свидетельствует тираж «Домашнего чтения» — 100 000 экземпляров. .

Сначала у него было два помощника. Один из них — рассеянный и нерешительный Хорн — вскоре уедет в Австралию, доставив Диккенсу огромное облегчение и возможность взять в помощники У.-Г. Уиллса. Я уже говорил о том, как умел ценить дружбу Диккенс, и если судить его друзей по тому, насколько каждый из них облегчил ему работу и сделал его многотрудную жизнь светлее, то Уиллсу, безусловно, принадлежит одно из первых мест. Каждый день в редакции сидел сведущий человек и делал всю неблагодарную черную работу; он покорно выносил самый пристальный надзор своего редактора, а тот не ослаблял его даже за границей, он внимал всем его распоряжениям (даже противоречивым). Да, с помощником Диккенсу сказочно повезло, ибо работать с Диккенсом было непросто: себя он считал первоклассным редактором и никому не позволил бы принять окончательное и бесповоротное решение.