Энгус Уилсон - Мир Чарльза Диккенса

Таков был тон вызова, брошенного Диккенсом незадачливому правительству лорда Эбердина (он был высмеян в «Домашнем чтении» под именем впавшей в сомнамбулизм экономки Джона Буля миссис Эбигайль Дин, или просто — Эбби Дин).

«К рождеству» — а шел уже октябрь; «пусть приложат всю свою энергию, используют свою многочисленность» — ничего удивительного, что его читатели были ошеломлены и ждали революции, коль скоро рабочий класс, к которому он обращался, избирательного права не имел и, следовательно, не мог воздействовать на правительство конституционным образом {107} 107 К стр. 232. …конституционным образом — избирательное право было предоставлено лишь домовладельцам либо квартиронанимателям, платившим не менее 10 фунтов арендной платы в год. . Но из самой статьи ясно видно, что ни к какой революции Диккенс и не думал призывать. Статья выдает крайнюю степень отчаяния: он сознавал невозможность каких-либо преобразований в оцепеневшем, равнодушном обществе.

Призывать рабочих постоять за себя типично для человека, самостоятельно пробившего свою дорогу в жизни. Отказываясь руководить какими-либо начинаниями, он не раз повторял рабочим, что они вправе ожидать помощи только от самих себя, и особенно рекомендовал их вниманию благотворительные организации, вроде Школы складских и конторских служащих или Фонда помощи художникам, где какую-то часть пожертвований — пусть незначительную — вносят сами заинтересованные лица. Диккенс питал предубеждение как против рабочих руководителей (безразлично — чартистских или из тред-юнионов), так и против лидеров обеих национальных партий, считая их неспособными к управлению и корыстолюбцами — к чему, надо признаться, у него было достаточно оснований. Все это вселяло в него надежду на некую стихийную массовую акцию, поддержанную доброжелательным средним классом и, конечно, далекую от революционности. Неясный ответ при ясном осознании безвыходности положения — странно ли, что Диккенс так остро переживал крушение своих надежд?

Итак, рабочий класс должен спасать себя сам, избегая насилия, ибо насилие грозит общественному порядку, а Диккенс в высшей степени уважал его, видя в нем единственную защиту от преступности, от разнузданности толпы, от злого в человеке. Значит, вся надежда теперь на образование? Но и тут затраченные усилия обернулись для страстного и отзывчивого человека полным разочарованием.

Школам отведено значительное место в его романах, но главным образом это частные школы, обслуживающие средний класс, они не имеют отношения к тому, о чем я веду речь: образование как панацея от всех общественных пороков, как средство, дающее рабочим людям возможность и в ужасающих тисках нищеты отстоять свою свободу.

Для уличных попрошаек и маленьких бродяжек, для барахольщиков, выторговывающих себе жалкий пенни, — для этой детворы предназначались так называемые «школы для нищих». Этим общедоступным школам Диккенс придавал огромное значение. Начались они с того, что где-то в 20-е годы несколько молодых энтузиастов-самоучек стали проводить с уличными беспризорниками нерегулярные беседы и занятия. В 1843 году Диккенс впервые посетил одну такую школу близ Холборна, которой по доброй воле руководил некий судейский чиновник.

«Школа для нищих».

И с этого времени, закрыв глаза на опасность оживления сектантских настроений, он энергично выступает в поддержку «школ для нищих»: убеждает мисс Кутс пожертвовать на них деньги (1843), публикует в их защиту пламенное письмо в «Дейли ньюс» (1846), гневно обличает отношение к ним властей в «Декабрьском видении», появившемся в «Домашнем чтении» в 1850 году:

«Я видел министра в его кабинете: его обволакивал глухой стон Невежества, поднимающийся от земли, которой он управляет, до самых небес… Я видел тридцать тысяч детей, устремивших к небу свой вопль, — детей, которых ловили, секли, совали в карцер — все, что угодно, только не учили… Министр сказал: „Прислушайтесь к этому стону. Как сделать, чтобы он умолк?“ Ему советовали одно, предлагали другое, и кто-то шепнул в самое ухо: „Постарайся сам справиться. Наберись смелости!“ Но министр только пожал плечами и ответил: „Все это ужасно, но мне не хватит всей жизни исправить это зло“».

Несколько из этих «тридцати тысяч» Диккенс увидел воочию, посетив в марте 1852 года «школу для нищих» в Сэффрон-хилл по случаю передачи ей дрянных спален, где после уроков отсыпались бездомные дети и ютилась прочая публика. Рассказав, как увозят в работный дом умирать старого пропойцу, Диккенс продолжает:

«Рядом с этим несчастным, чужой ему и всему миру, стоял сиротка с лихорадочным румянцем на щеках и мрачно горевшими огромными глазами; и над ним смерть занесла руку; бутылочка с лекарством и какая-то записка — вот и все имущество, которое у него было. Бутылочку и записку ему дал врач, не нашедший для него места в переполненной больнице, и теперь он стоял в проходе, качаясь от слабости, пока Главный Самаритянин разбирал торопливо набросанные слова, выясняя основательность претензий маленького просителя. А тот, зажав в руке бутылочку, видимо, уже мало что сознавал и только мотался из стороны в сторону с остекленевшим взором. Трудно вообразить, чтобы нашлось хоть еще одно такое же одинокое и всеми покинутое существо, обременявшее в ту ночь нашу матушку-землю».

Этот мальчик — уже несомненный Джо, горчайший упрек, брошенный Диккенсом бесчеловечно жестокому обществу, а может, и вообще самая гневная страница в литературе; Джо — основа основ (ибо опуститься ниже некуда) крупнейшего социального романа Диккенса «Холодный дом», первый выпуск которого вышел в ноябре предыдущего, 1851 года; тогда же в Гайд-парке с триумфом открылась Всемирная Выставка, представившая во всей их славе промышленность и торговлю Великобритании. «Домашнее чтение» отозвалось на это событие крохотной заметкой, а своему помощнику Уиллсу Диккенс признался: «У меня инстинктивное предубеждение против Выставки, я испытываю чувство смутное и не объяснимое словами». Зная, что в это время он обдумывал «Холодный дом» — обвинительный акт всему общественному строю, — мы легко догадываемся, что представляло собой подобное «смутное чувство».

Детский труд на фабрике.

На краю бездны.