Иван Афанасьев - Дом солдатской славы

Вечером в нашем доме стали накапливаться силы для атаки. Собралось здесь до сотни бойцов. Пришли комбат Жуков, заместитель комбата Дорохов, командир роты Наумов и политрук пулеметной роты. Наш гарнизон был расформирован.

Всех бойцов разделили на две группы. Одна должна была наступать по южной стороне площади, другая — по северной. Товарищи по оружию прощались друг с другом: кто знает, что ждет впереди. Среди нас уже не было Глущенко: за несколько часов до этого его ранило в ногу, и мы отправили отважного гвардейца в госпиталь.

Часа в два ночи бойцы через окна и тоннель к наружному подвалу выдвинулись на площадь. Тишина. Немцы ничего не подозревают. А на севере гудит и гудит канонада. Сегодня ее гул гораздо слышнее. Значит, наши там успешно идут вперед. Мы ползем от воронки к воронке, натыкаемся на колючую проволоку, скрученные железные листья и прутья. Вот у кого-то звякнула обо что-то металлическая лопата. И ночная тишина треснула пулеметными очередями, темноту озарили вспышки разрывов и ракеты. Гитлеровцы обнаружили нас. Вокруг рвутся мины, с треском лопаются разрывные пули.

Наконец многие из нас добрались до развалин бывшего здания нарсуда. Пользуясь укрытием, делаем передышку.

Из окна «молочного дома» непрерывно бьет вражеский пулемет. Он мешает нашему продвижению. Бойцы вынуждены залечь.

Приказываю Воронову выдвинуть «максим» вправо и заставить замолчать вражеского пулеметчика. Но не успели Иващенко и Хант установить «максимку», как позади меня один за другим грянули три выстрела.

За два месяца обороны дома Рамазанов и Тургунов натренировались подавлять вражеские огневые точки. Вот и сейчас после трех выстрелов гитлеровец перестал строчить из пулемета.

— Наверно, корова языком слизала, — в шутку сказал кто-то из бойцов.

Долго оставаться в развалинах было невозможно. Сюда противник перенес артиллерийский и минометный огонь. Среди нас появились убитые. Ранены Мосиашвили и Якименко, из-под огня их вытаскивают наши санитары, среди которых и худенькая Маруся.

Рядом с нами, в двух метрах от Воронова, падает вражеский снаряд, но не разрывается.

— Наверно, замедленный, — тихо говорит Свирин.

Но нет, это был снаряд не замедленного действия, а скорее всего таинственный подвиг неизвестного товарища и друга.

Мы снова ползем вперед, прячась за камнями, в воронках и выбоинах. До «молочного дома» остается метров тридцать-сорок. Командиры проверяют бойцов. Сигнал!

С криком «ура!» мы бросаемся в атаку, буквально грудью разрывая нити трассирующих пуль. В окна дома летят гранаты. На фоне освещенных ракетами развалин видны фигуры удирающих фашистов.

Дом взят, но это лишь голый скелет здания, зацепиться буквально не за что. А удержать его надо.

Считаем свои потери. Убит командир роты Наумов, много раненых, в том числе Павлов и Шаповалов, а сколько товарищей осталось лежать на площади. Там подбирают их наши санитары.

Мы со своей стороны тоже пытаемся эвакуировать раненых из «молочного дома», но это почти не удается. Вражеский огонь теперь пронизывает каждый метр площади. Наше оружие — пулемет, несколько противотанковых ружей и автоматы.

Первые лучи солнца озаряют грязный изрытый снег. Гитлеровцы решили вернуть дом. Они идут в атаку. Главная опасность — соседнее здание. Оно метрах в двадцати, и оттуда в нашу коробку летят десятки гранат. Они падают в помещение, где мы находимся, и после каждого взрыва среди нас растет число раненых и убитых.

Те, кто может еще держать оружие, обливаясь кровью, продолжают отбиваться, и только когда их покидают силы, они передают остаток своих патронов товарищам.

Вражеская атака захлебнулась, фашисты отступают, но ненадолго. Мы пользуемся короткой передышкой и закладываем кирпичами дыры в стенах, оконные и дверные проемы. Но это не надежные загородки, гитлеровцы дробят их из пулеметов и автоматов, забрасывают гранатами.

В левой части коробки, куда ворвалась вторая группа наших товарищей, обстановка еще хуже. Там осталось всего несколько человек. Их попытка соединиться с нами не удается, лишь двум или трем бойцам повезло: они как-то ухитрились переползти сильно простреливаемый участок и присоединиться к нам. Как старший по званию среди уцелевших, беру команду на себя.

После четвертой атаки фашистов у нас почти не осталось патронов. Мы собираем боеприпасы у раненых и погибших друзей и поровну распределяем между собой. Недалеко от нашей коробки, на площади, лежит убитый боец. Возле него валяется диск от ручного пулемета с патронами. Он притягивает к себе наши взгляды.

Рядовой Болдырев, который часто приходил к нам в гарнизон с приказаниями от ротного, пристально смотрит на заманчивый диск.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите попытаться?

— Куда ты суешься, и шагу не сделаешь — собьют, — предостерегающе заметил кто-то из солдат.

— А что ты будешь делать без патронов? Ждать милости от фашиста? — раздраженно ответил Болдырев и вопросительно посмотрел на меня. Я молчал, и солдат, видимо, догадался, что я не возражаю.

Передав товарищу свой автомат, Болдырев с ножом подошел к оконному проему. Спрыгнув на землю, он быстро пополз к убитому бойцу. Вокруг него вздыбились фонтанчики земли и снега, затрещали разрывные пули. В одно мгновение он отделил ножом подсумок от ремня погибшего воина, схватил диск, и в это время справа ударил фашистский пулемет. Мы видим, как Болдырев застыл рядом с трупом.

— Отвоевался, — с горечью произносит Воронов. — И надо же было рисковать, стояли бы до последнего, а там уж умирать, так всем вместе.

Прошла минута молчания. Вражеский пулемет умолк, перестали строчить и автоматчики. И вдруг Болдырев поднялся во весь рост и широкими прыжками, словно натренированный спортсмен, бросился назад, не выпуская из рук подсумок. Со всех сторон затрещали выстрелы, но фашисты опоздали, он уже был среди нас. Шинель и гимнастерка изрешечены пулями, а на теле ни единой царапины.

— Ну так и знай — войну переживешь и еще долг жить будешь, — осматривая пробитый шлем на голов Болдырева, сказал Иващенко.

Теперь внимание противника отвлечено тем, что происходит на площади. Там пробивается к нам на помощь подкрепление, посланное нашим командованием. Вздрагивает земля от ударов. Наступающих не видно за стеной сплошных разрывов. Мы с горечью понимаем, что нашим не прорваться сквозь такую огневую завесу. Значит, остается одна надежда — на собственные силы, на собственную выдержку.

Комбат сделал еще одну попытку облегчить наше положение. На площадь выбросили дымовые шашки. Но в этот день против нас был и ветер: он унес дым совершенно не туда, куда было нужно.