Иван Афанасьев - Дом солдатской славы

Мы оказались в огненном кольце и решили обороняться до конца. Вокруг лежат раненые и убитые. Всюду валяется занесенное кирпичной пылью оружие, а враг продолжает атаки.

День близился к концу. Последние лучи заходящего солнца еще слабо озаряли остовы торчащих развалин. Вражеская артиллерия и минометы продолжали покрывать разрывами площадь и обстреливать позиции наших подразделений.

В «молочном» нас осталось девять. Воронов наконец нашел удобную позицию для пулемета и теперь расстреливает врага почти в упор.

За грудой битого кирпича рядом с Гридиным лежит младший лейтенант Чернышенко. Он тяжело ранен, но у него еще есть силы держать оружие. Алеша задумчиво смотрит в сторону здания, откуда доносится галдеж фашистов.

О чем он думал? Может быть, ему в ту минуту вспомнилось родное село Солоновка Алтайского края. Там прошло его детство. Перед самой войной семья переехала в село Шипуново. Здесь Алексей стал комсомольцем, окончил девять классов. Мечты были учиться дальше, но началась война. Отец сразу в первые же дни ушел в армию, и Алеша взялся за хозяйство, а в феврале 1942 года он добровольцем ушел на фронт. Его послали в офицерское училище и оттуда прямо сюда, в Сталинград.

В соседнем доме усиливается возня фашистов. Кто-то из них, подбирая русские слова, громко кричит в нашу сторону.

— Русский зольдат бросай винтовка, сдавайся в плен, наш нихт стреляйт. Даем пять минут думай. Нихт сдавайся, тебе капут.

— Вы посмотрите, как обнаглел этот фриц. Прямо над окном стоит и орет, — возмутился Гридин.

— А ты, Терентий, заткни ему глотку, да смотри не промажь, — подсказал Воронов.

— Подожди, Гридин, — отозвался Аникин и поднес ко рту руку, сделанную рупором, крикнул:

— Если жить хотите, так сами сдавайтесь, не то в котле сгорите и дыму не останется.

Гитлеровец опять хотел что-то сказать, но на полуслове заикнулся. Гридин не промазал.

— Теперь держись, сейчас начнется, — укладывая впереди себя кирпичи, отозвался молчавший до этого Хант.

— Ну и пусть начинается. Будем держаться, пока сил хватит. А тебя как зовут? — поинтересовался Аникин.

— Идель Яковлевич. А что?

— Так просто. Лежим вот рядом, смерти в глаза смотрим и друг друга не знаем. А меня Алексеем Ивановичем, из Иванова я. Отец с матерью там остались, а ты, наверно, женат? — полюбопытствовал Аникин.

— Семейный. Жена с сыном в Одессе оставались, а где теперь — не знаю.

— Беспартийный?—допытывался тоненьким голоском Аникин.

— Комсомолец, — ответил Хант.

— Я тоже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году вступил. В партию подумываю, да никак не осмелюсь.

На этом их беседа оборвалась. Гитлеровцы поднялись в атаку. Среди нас взметнулись фонтаны огня и дыма. На все лады запели осколки, засвистели пули. В густом дыму нам не видно атакующих, и мы бьем наугад, вслепую. Изредка бросаем гранаты, их остается совсем мало. Перед Чернышенко вырастает здоровенная фигура фашиста.

— Врешь, сволочи, дешево не возьмешь, — вслух произносит Алексей и выпускает в него очередь. Гитлеровец падает, но из дыма появляются новые фигуры оккупантов. Их много. Мы видим, как вокруг Чернышенко рвутся вражеские гранаты. Его лицо заплывает кровью. Он зачем-то пытается встать, и в это время у его груд обрывается фосфористая нить автоматной очереди, он замертво падает. Ранены Свирин и Рамазанов.

У южной стены стойко отбиваются Иващенко, Хант и Болдырев. Они бросают в фашистов последние гранаты, изредка бьют одиночными из автоматов. Мы с Аникиным с трудом тоже сдерживаем напор оккупантов. Воронов снова меняет позицию. Ему удается перекатить пулемет в соседнюю комнату и оттуда внезапно обрушить, огонь по атакующим гитлеровцам. От неожиданности среди них возникает замешательство, но ненадолго. Они тут же усиливают натиск.

Бой продолжается, но силы не равны. Да и отстреливаться у нас уже нечем. В пулеметной ленте осталось всего патронов двадцать пять-тридцать — не больше. Воронов уже ранен, но продолжает нажимать гашетку пулемета. Вокруг него одна за другой рвутся гранаты. Я слышу, как он коротко вскрикивает. Оборачиваюсь и вижу, левая рука пулеметчика перебита, она повисла, как плеть. Он зубами срывает кольцо с последней гранаты и с большим усилием выбрасывает ее из окна в гущу фашистов. Захватчики на какое-то мгновение приходят в растерянность. Опомнившись, они снова набрасываются на пулеметчика. Илья Воронов, собирая последние силы, снова выпускает по гитлеровцам короткую очередь из пулемета, а в это время рядом с ним опять взрывы гранат, он теряет сознание, валится на землю.

Его место у пулемета занимает Иващенко. Гремит последний одиночный выстрел, и «максимка» смолк: последняя лента иссякла. Иващенко тоже тяжело ранен. Патроны и гранаты кончились. Младший лейтенант Аникин, сержант Хант и я переползаем в комнату лестничной площадки, садимся в уголок и обкладываем себя кирпичами, чтобы не каждая пуля и осколок могли поразить. Есть ли еще кто живой в нашей коробке — не знаем. Здесь всюду лопаются гранаты, трещат разрывные пули.

— Ну что ж, попрощаемся, друзья? Страшно? — спрашиваю сержанта.

— Нет, товарищ гвардии лейтенант, когда сделал все, что мог, умереть не страшно. Но наши должны выручить!

И в эту секунду нас швыряет сильный взрыв… Сколько времени пришлось лежать без движения — не знаю.

Но вот постепенно возвращается сознание. Голова гудит. Кажется, что накрыт огромным колоколом и снаружи по нему бьют тысячи молотов. В глазах стоит туман, в котором плавают волшебные кольца различных цветов и оттенков. Вспомнив о товарище, шарю вокруг себя в темноте. Рядом лежит мертвый Хант. В углу нахожу раненого и контуженого Аникина. Начинаю ощупью искать в осколках кирпича свое оружие.

И вдруг — выстрелы, русское «ура!», и в дом врываются бойцы, посланные командованием к нам на помощь.

Перебравшись через площадь, мы с Аникиным поползли к нашему дому на площади. Обессиленные, спустились в подземный ход. Все вокруг было знакомо, и только бойцы здесь теперь были другие. Среди них не было тех, с которыми пришлось выдержать бесчисленные атаки врага.

К вечеру следующего дня я уже был в полевом эвакогоспитале, который размещался за Волгой у деревни Токаревы Пески. Здесь не было ни светлых палат с марлевыми занавесками на окнах, ни железных коек с белыми простынями. Раненые располагались в землянках на нарах. В землянках были операционная, перевязочная, столовая и лечебные кабинеты. Словом, госпиталь весь находился в земле.

В палате, куда меня положили, уже лежал Иващенко. Его привезли сюда двумя часами раньше. О судьбе других защитников на площади мы ничего не знали. Известно было, что Рамазанов, Гридин и Мурзаев остались в батальоне, остальные были где-то в других госпиталях. По утрам к нам приходил политрук хирургического отделения старший лейтенант Окунев. Он организовывал читку газет, проводил с нами беседы, а иногда занятия по изучению стрелкового оружия.