Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

Все пришли в легион добровольцами. Почти не оставалось больше надежды: я принимал только ту кровь, которую люди прольют добровольно. Больше никто не сможет сказать, что в последних битвах хотя бы один валлонец погиб против своей воли.

Восемьдесят солдат предпочли больше не возвращаться в бой. Я отнесся к ним с таким же уважением, как и раньше. Я не был рабовладельцем. Впрочем, большинство из этих парней были на исходе сил. Я обеспечил им отдых и питание за тридцать километров северо-западнее Одера.

С шестью сотнями остальных уцелевших за этот ужасный месяц и новобранцами я сформировал один ударный батальон. На шестой день до рассвета мы с песней отправились в сторону доков и мостов Штеттина.

Командиром этого батальона отчаянных парней был майор Диерикс, с необычным «колониальным» лицом, прошедший от девственных лесов Конго до заснеженных степей. С фуражкой, сбитой на затылок на манер диверсантов, он был смельчаком из смельчаков, по типу героя, прошедшего через Катангу. У него было сердце ребенка, и он отдавал свою верность с искренностью и чувством, отчего у него сразу накатывались на глаза слезы.

Линия фронта, куда я привел его батальон, сильно сжалась за неделю. В обороне еще нуждалась часть залива на Одере на северо-восточной части Штеттина. Эта линия обороны шла вдоль автострады на западе от Аугустенвальде, перекрывала Альтдамм и шла дальше до большого бетонного моста.

Мы заняли позицию примерно в центре участка этого фронта перед Финкенвальде, длинным поселением, служившим продолжением пригородов Альтдамма.

Русские занимали выше нас многие высоты на правом берегу Одера. Они установили там более тысячи орудий и непрерывным огнем громили позиции, дома и улицы Альтдамма и Финкенвальде, а также три моста.

Никогда с 1941 года мы не видели такой мясорубки.

В середине марта 1945 года жизнь на правом берегу Одера, у Штеттинского моста стала абсолютно невыносимой. Дома Альтдамма и Финкенвальде были разрушены или совсем рухнули поперек улиц, столбы трамвайных линий были сбиты, деревья искалечены, изрублены или обрублены как стебли папоротника. Повсюду путь преграждали огромные воронки.

Артиллерия Советов обстреливала каждую улицу, любое продвижение. Чтобы добраться до наших позиций, нам надо было пройти через летное поле, на котором остались только обугленные каркасы самолетов. По лестнице, усыпанной осколками стекол, мы могли подняться на террасу аэровокзала. Оттуда открывалась впечатляющая панорама: было видно каждый танк красных, выстроивших машины по краю леса на востоке, видно каждую из батарей противника на высотах. Наши части больше не владели ничем, кроме одной длинной полосы от северной части Альтдамма до моста через автостраду, эта полоса была шириной только в три-четыре километра. Русские яростно бросились в наступление, чтобы отрезать и занять эту лагуну и сбросить нас к Одеру.

Даже ночью связь с частями была почти невозможной. Тысячи снарядов непрерывно рвались вокруг. Каждый КП роты, быстро вычисленный по передвижениям взад-вперед, сразу становился мишенью неслыханной пальбы. Улицы были усыпаны трупами солдат.

Приказы были фантастически суровы. Беглецов немедленно вешали. Фельджандармы вешали их у начала моста, связывавшего Альтдамм и Штеттин. Ужасно было видеть окоченевшие трупы этих немецких парней, которые, физически раздавленные этими неделями ужаса, поддались минутной слабости. Их тела с табличкой «Трус» раскачивались на ветру. С мертвенно-бледным цветом лиц, с высунутыми синими языками они мрачно болтались на концах веревок, встряхиваемые бесчисленными разрывами, передаваемыми через провода трамвайных линий…

Каждый солдат знал, что его ждет, если он побежит… Лучше было оставаться впереди, под обстрелом и среди воя танков.

Потери были ужасные: за три дня шестьдесят защитников нашего сектора были убиты или ранены. Засевшие в свои норы-окопы, когда на поверхности были лишь голова и руки, они часто получали ранение осколками снарядов или ракет в голову и в лицо.

Они подбегали ко мне с ужасной кровавой дырой вместо челюсти. Часто их язык еще лепетал что-то, еще розовый, дрожащий, ужасно длинный в этой кровавой массе.

Бывало двадцать пять — тридцать раненых сразу. Некоторые, кого пуля настигала на бегу, получали ранение в половые органы, которые ужасно тряслись, принимая фиолетовый оттенок. Надо было командовать, следить за всем, среди этого запаха сгустившейся крови и экскрементов, размазанных по всему нижнему белью.

Укрытия уничтожались одно за другим. С первого дня, когда я только ушел с моего КП, через две минуты прямым попаданием он был превращен просто в пыль.

Ледяной подвал в Финкенвальде, где я провел последнюю ночь, командуя боем при свете свечи, получил снаряд; он насквозь прошил потолок и, не разорвавшись, упал среди присутствовавших.

Я поспешил к нашим небольшим передовым постам, так как на нашем правом фланге русские только что прорвали фронт в час ночи. Наши люди мужественно бились, зацепившись за железнодорожную насыпь. Они не отступили. К нам подошли три немецких танка очень старой модели, но с геройскими экипажами. Только стволы их пушек виднелись над насыпью. За полчаса они уничтожили пять русских танков, прибывших с другой стороны насыпи. Расстояние было такое, что можно было перекрикиваться от одного танка к другому. Мы были полностью ослеплены серебряным светом орудийных залпов.

В конце этой ночи генерал, руководивший обороной, обозначил мне новый КП в другом подвале Финкенвальде, ближе к своему, но дальше от позиций валлонцев. Мне предстояло связываться с различными КП роты под носом у русских.

Как дисциплинированный офицер, я сразу же обустроился и послал связистов найти мой штаб, телефонистов и радиопередатчик.

Пули летели со всех направлений. Сначала я увидел, как взлетел на воздух мост автострады. Затем русские пробились через Финкенвальде справа от меня. Они добрались до Одера. Их пулеметы, противотанковая пушка и танки держали под обстрелом путь возможного отступления.

Генерал, час назад бывший на своем КП в пятистах метрах позади меня, не подавал признаков жизни, его телефон больше не отвечал. Я остался один, совершенно бесполезный, спрашивая самого себя, что происходит. Я старался уважать командование и следовать приказам. Это чуть было не вышло мне боком.

Я спасся в последнюю минуту, и то только благодаря присутствию духа одного фламандского мотоциклиста. Встретив отступавшего генерала, он смело напомнил ему, что я должен быть на моем изолированном КП. Генерал всплеснул руками, он забыл про меня в этой суматохе. Мотоциклист рванул ко мне и взял меня в коляску. На узкой дороге лицом в песок лежало много убитых при отходе немецких солдат. Обстреливаемые пулеметами и пушками из танков, мы добрались до укрытия генерала как раз в тот момент, когда его отстранили от командования.