Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

В Гронау, промышленном городе, где находилась еще наша казарма сборного пункта, оказалось невозможным эвакуировать наших раненых. Я взял на себя ответственность немедленно демобилизовать всех выздоровевших.

Оттуда я помчался к югу к населенному пункту Хольцминден: по приказу из комендатуры Ганновера там выставили на позиции, вооружив их фаустпатронами, двести молодых валлонских новобранцев. Эти мальчики пошли бороться с большевизмом, а не для того, чтобы их бросили навстречу американцам и англичанам.

Только после целого дня споров и пререканий было принято решение об их отступлении. Я смог погрузить их на поезд, подошедший в последнюю минуту на вокзал Гранау, привезший моих двести саперов и семьсот артиллеристов, и сразу же отправил полный состав в Штеттин.

Уже слышен был лай союзнических танков, пытавшихся форсировать Везер. Не следовало больше рассчитывать на то, что Рейх будет сопротивляться на Западном фронте. Между американцами и Берлином была полная пустыня, ничто больше не вставало на пути янки. Автострады были пусты.

Зато Восточный фронт сопротивлялся до последней крайности. Верховное немецкое командование решило биться там с яростной решимостью.

Я поспешил навстречу своим солдатам близ Штеттина. Одер блестел на солнце, как большая спящая змея. На линии фронта было спокойно. Фермы были покинуты, всякая живность бегала среди красивого чернозема полей. Воздух был свеж, мягок, пронизан пением птиц. Агония приближалась во влажном запахе астр, примул и лютиков.

Танки союзников заняли Баварию в начале апреля 1945 года. С другой стороны они достигли Эльбы, поднялись к Бремену и Гамбургу.

Но напротив нас Красная армия не двигалась. Битва в Померании дорого обошлась Советам. Им пришлось оголить фронт у Кюстрина во время контрнаступления немцев в феврале 1945 года, на юге Штаргарда. В течение пяти недель они вели тяжелые бои, чтобы зажать нас и занять правый берег Одера вокруг Альтдамма. Теперь они зализывали свои раны и приводили в порядок боевую технику.

Штеттин был оборудован как автономный плацдарм из восемнадцати батальонов. Третий германский корпус, к которому относились мы, получил в качестве зоны боевых действий район Пенкум. Участок, который мы должны были защищать, как всегда был невероятно протяженным.

Химеры не были изжиты. В середине апреля 1945 года, за три недели до капитуляции, генерал Штайнер сообщил мне о полной реорганизации моей дивизии: мне должны были дать подкрепление из одного пехотного полка, взятого из немецких частей. Таким образом, моя дивизия должна была быть укомплектована по максимуму.

Кроме того, было решено в ближайшее время создать армейский корпус с дивизией «Шарлемань» (Франция), и меня назначали главнокомандующим.

Я был настроен скептически, я придерживался реальных фактов. С уцелевшими в Померании бойцами, с моими саперами без понтонов, артиллеристами без пушек я имел ровно столько, чтобы сформировать один серьезный пехотный полк. Я предоставил эту заботу майору Хеллебауту.

Остаток моей дивизии я включил во второй полк, полк сборный, составленный из больных, хромых и старых легионеров, которых невозможно было использовать на передовой.

На одно время эта часть приняла даже сотню соотечественников, работавших на заводах Рейха, которых одел в полевую форму и послал нам один полоумный партийный функционер, не спросив даже их мнения.

Мы были легионом волонтеров, добровольцев. Я бы ни за какую цену не хотел бы послать в бой, ни даже поставить под ружье в униформе добрых славных парней, не разделявших наших идей и не пришедших к нам по доброй воле. Я произнес им небольшую речь и сказал, что они свободны, дал им паек на три дня и несколько сигарет. Один из моих офицеров привел их в тыл, снабдив документами о демобилизации.

Немного позднее я решил эвакуировать больных и легкораненых. Сопротивление Рейха подходило, образно говоря, к последним метрам веревки. Лучше было спасти и вовремя отдалить от советской бездны тех, кто только обременит нас в последних боях. Это не было прописано в уставах, но я обошелся без этого, подписав на марше кучу приказов. Таким образом, две сотни нестроевых пошли по дороге на Росток, старый порт на Балтийском море.

Потихоньку, но всеми средствами я освобождался от мертвых грузов, стараясь ограничить размеры финальной бойни.

Я дрожал при мысли о том, что ожидало добрую тысячу уцелевших бойцов дивизии, остававшихся со мной готовыми к бою на правом берегу Одера. Мы были на крайнем выступе Восточного фронта и могли за два дня отчаянных боев быть смяты или окружены Советами.

С другой стороны, за нашей спиной все быстрее продвигались американцы и англичане. Немецкое командование нашего сектора рассматривало их продвижение довольно доброжелательно, находя его даже слишком медленным! Иллюзии по-прежнему удивляли, многие немецкие генералы с трогательным добродушием воображали, что англо-американцы с часу на час вступят в войну против СССР! По прибытии союзников к Одеру все, мол, уладится чудесным образом, без сомнения!

Во всяком случае, Верховное командование не принимало никаких мер по обороне от них. Генерал Штайнер говорил даже о том, чтобы поставить в наших тылах лицом на запад большие щиты с доброжелательными надписями.

Я не был так спокоен, как немецкие офицеры. Воспользовавшись временным затишьем на нашем участке, я отправился в Берлин, чтобы расспросить министра иностранных дел фон Риббентропа и чтобы он через нейтральную страну или через Красный Крест уточнил участь, уготованную англо-американцами для наших волонтеров в случае, если мы попадем к ним в руки.

Через неделю на свой КП я получил официальный ответ. Он был ясным: в случае захвата в плен англичанами или американцами наши солдаты будут рассматриваться как военнопленные. Так должно было быть и в отношении власовцев и всех европейских волонтеров на Восточном фронте.

Это было естественно, правильно. Эта новость ободрила наших парней, поэтому в день краха некоторые из них по доброй воле доверились законности военного командования англо-американцев. Увы, к ним отнеслись не как к солдатам. Эти герои русского фронта, некоторые из которых были один или несколько раз ранены, были отданы ужасной политической полиции Бельгии, брошены в концлагеря, в застенки, преданы поруганию, как обыкновенные международные преступники. Сотни из них были приговорены чрезвычайными судами, отличавшимися бесноватым формализмом, к смерти, многие тысячи — к десяткам лет тюрьмы.

Они были великолепными солдатами, они были только солдатами. Почти у всех были боевые награды, завоеванные в славе и боли. Они сражались с достоинством, чисто, честно, за чистый идеал, с полным бескорыстием. Выдача союзниками этих героев политическим мучителям и извращенцам с моральной точки зрения была низостью, с военной — предательством.