Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

У нас не было ни соломы, ни сухих листьев, на которые можно было бы лечь, ничего, кроме мокрой земли. Всю ночь выл лес; мы были как раз на вершине горы. Потоки дождя, града и снега в любой момент могли снести наши хрупкие укрытия. Вода протекала через дырки в брезенте, износившемся за полтора года, и подтекала к лицу. В этой буре слышались крики людей, чьи палатки сносило. Промокшие до костей, они суетились, бранясь.

В конце полдня на горе было окружено много советских солдат. Их послали на нас ночью. Они образовали жалкое стадо вокруг нашего бивака. Большей частью это были худенькие пареньки из Краснодара, около шестнадцати лет, насильно направленные в Туапсе, где они расквартировались на четыре дня как раз, чтобы научиться пользоваться винтовкой. Ноги у них были разбиты толстыми армейскими башмаками. Большинство бросили их и продолжили путь босиком по грязи. Не имея ни малейшей хижины, где бы можно было пристроиться, они сгрудились под ливнем, промокшие, подавленные и сломленные.

С утра с поразительным равнодушием славян они начали переворачивать во все стороны трупы своих соотечественников, убитых поблизости. Через час тела были абсолютно голые. Пленные натянули на себя не только гимнастерки и рубахи мертвых, но и носки и даже кальсоны. Когда колонна пленных отхлынула назад, она оставила нас в компании длинных рядов совершенно белых тел, поливаемых потоками дождя.

Буря длилась три дня. Снег и дождь смешались и валились с небес снопами. Мы попытались развести огонь в наших маленьких палатках, но дрова были скверными. Получался лишь едкий дым, дравший нам глаза и горло. И день, и ночь без передышки ревела буря, переворачивая палатки и проникая сквозь униформу. У многих солдат не было плащ-палаток, и им приходилось забиваться во всякие дыры, прижавшись друг к другу.

В первый день мы смогли добраться до вершин холмов на наших последних лошадях. Отстеганные дождем, они бросали на нас отчаянные взгляды. В последнее утро, приоткрыв тент, я увидел их на согнутых передних ногах, валившимися от изнурения и страдания…

Трупы русских были более мертвенно-бледными, чем когда-либо: низ животов начинал цвести нежной свежей зеленью. Постоянное присутствие этих совершенно голых мертвецов вокруг в конце концов взбесило нас: мы пинками сталкивали их с карнизов гор одного за другим; они падали плашмя на пятьсот метров вниз, в грязь и воду пропастей…

Наш изнурительный подъем, дни и ночи страданий на гребнях, сметаемых ураганом, не принесли нам абсолютно ничего. Мы получили приказ вернуться на дорогу в Туапсе, чтобы достичь лесов на юге по другому пути. Одуревшие от усталости, мы опять пересекли нефтепровод и расположились лагерем в обратную сторону в долине.

Большая дорога к морю была усеяна обуглившимися упряжками русских. Повсюду дохлые лошади были раздавлены бронетехникой и немецкими пушками: от них оставались только лужи, где плавали их шкуры.

Артиллерия работала мощно. Советские самолеты пикировали на нас, довольно неудачно бросая свои бомбы. Достаточно сильная река с названием Пшишь текла слева от нас между высоких серых и рыжих скал. Мы прошли через них на лодочках, прицепленных к плотикам, которые привезли нас ко входу в железнодорожный туннель в сторону Туапсе.

Этот туннель был с километр длинной. Красные не только взорвали мост, что пересекал реку у начала горы, они устроили в туннеле феноменальную чехарду. Целые поезда были брошены одни на другие, по меньшей мере с сотню машин были свалены в кучу в этом мрачном туннеле.

Пехота только с крайней осторожностью могла проскользнуть в этой куче. Надо было продвигаться в полной темноте с четверть часа, упираясь правой рукой в скалу. Затем надо было вскарабкаться под двумя вагонами, чтобы достичь другого края туннеля и продолжить такое же передвижение во тьме, держась левой рукой за мокрую скалу. Каждый кричал, чтобы сообщить соседям о своем присутствии. После получаса продвижения мы заметили бледный свет. Красные заминировали и взорвали выход из туннеля, открыв огромный кратер, по нему мы карабкались, как в дантовском коридоре.

Весь же наш конный обоз должен был взобраться на вершину и затем снова спуститься по дороге, в спешке прорубленной саперами по лесистым грязевым склонам. Коням потребовался целый день, чтобы осуществить это, по крайней мере тем, кто не сдох в грязи или не свалился в пропасть.

На выходе из туннеля мы опять занялись эквилибристикой на остатках второго моста через Пшишь, затем мы вступили на железнодорожный путь. Ночью мы месили дикую грязь.

Но мы благословили ее в конце концов, так как враг обстреливал нас, но беспрестанно летевшие снаряды с глухим шумом шлепались в ил и не разрывались.

На следующий день нам надо было пересечь долину. Большой железнодорожный мост на Туапсе висел в пустоте. Деревня, которую мы должны были пройти до дубовых рощ на юго-западе, методично обстреливалась артиллерией красных. Вокруг нас избы взлетали на десять метров вверх. Любая попытка пройти была бы безумием.

Надо было дождаться вечера. Через болотистые низины, начиненные трупами, мы дошли до подножия огромной горы, тоже ужасно липкой от грязи. В полночь мы попытались совершить восхождение, отягощенные нашим снаряжением и оружием — легким и тяжелым.

Сторона горы, по которой мы поднимались, была крутой. Она поднималась на девятьсот метров. Почва была скользкой, как гуталин. Мы соскальзывали вниз на наших стоптанных башмаках, не подбитых гвоздями. В темноте у нас не было никакой путеводной нити, кроме телефонного кабеля, который раскручивал наш проводник. В любой момент мы могли наскочить на русских. Малейшее отклонение проводника, и вся колонна была бы обречена. Наши молодые солдаты были полумертвые от усталости. Самым сильным из нас пришлось нагрузиться оружием самых слабых, чтобы облегчить им подъем. Я нес один пулемет на шее, другой на плече. Малейшая брань какого-нибудь обозленного солдата могла погубить нас всех.

Последние сотни метров стоили нам неописуемых усилий. Многие рухнули, не в силах карабкаться более. Они цеплялись за стволы деревьев, чтобы не свалиться в бездну. Мокрый, влажный сумрак был таким густым, что невозможно было различить ни пни, ни скалы, ни тела измученных людей.

Было четыре часа ночи, когда мы достигли гребня горы, спешно устроили пулеметные гнезда на главных карнизах. Первые лучи дня пробивались вяло и тускло. Мы с тревогой смотрели на деревья, раскачиваемые ветром над серыми безднами.

Прошли дни, вернулось солнце. Если кавказские гребни были неудобными насестами для солдат, то природа, напротив, с таким величием разместилась на этих горах, что она утешала нас в наших страданиях.