Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

Жители в точности сохранили нравы народностей Малой Азии. Женщины были с черными как уголь большими глазами, вытянутыми как миндаль, как это можно видеть на керамических изделиях острова Крит. Они жили среди миллионов мух, часами вращая пальцами ног тонкостенную вытянутую бочку, полную молока и подвешенную на веревке к потолку. После полудня такого действия они вытаскивали из сосуда полудикое масло. Это было молоко буйволиц, медлительных спутниц огромных черных быков, чьи шеи висели до земли, как змеи боа.

В деревне выращивали все ту же кукурузу, блестящие початки которой крестьянки сушили на земле, прежде чем освободить их от мягкой лиственно-волокнистой оболочки.

Пейзаж был еще более впечатляющим, чем в Джержакове. Когда мы спускались с дозорного рейда на исходе дня, мы вынуждены были останавливаться раз двадцать, настолько великолепие неба и гор поражало нас.

Горы вставали ярусами, у каждой был свой цвет, переходящий от золотого и красного и от красного к пурпурному и фиолетовому. Большие громады скал против света были уже черными, но какой-то мягкой черноты, похожей на бархат.

Кубано-Армянская в глубине долины погружалась в синеватый полумрак. Белые шлейфы нескольких вечерних огней еще плавали над трубами.

Мы спускались медленно, не переставая смотреть на ослепительные цвета, что обрамляли скалы и деревню, которую окутывала синяя тень.

Чтобы дойти до КП 97-й дивизии, надо было преодолеть километров пятнадцать по вершинам гор. Я ехал на невысоком русском коне, который цеплялся, как горный козел, за самые узкие выступы. Глубокие пропасти впечатляли. И в конце — завершающая панорама: гигантский провал, обставленный скалами в тысячу метров высотой. В самой глубине светился квадрат желтого цвета. Вот там и была деревня.

Чтобы добраться туда, надо было идти час. Конь впечатывал свои копыта в скалы, как крюки. Потом мы подходили к бледно-зеленому потоку, бурному и ледяной свежести.

Вскоре связь стала невозможной. Красные, видя, что наш напор спал, перешли от обороны в наступление, но не бросив против нас целые батальоны, как в Джержакове, а просачиваясь малыми группами через дикие леса, где вековые дубы, сломанные ураганом, переплетали свои почерневшие стволы, где темные заросли были готовы для засад.

Наши дозоры с трудом передвигались в этом густом лесу, секреты которого не были нанесены на карты.

К счастью, местное население было настроено крайне антибольшевистски. Некоторые из наших армянских крестьян уходили на пятнадцать-двадцать километров от станицы: через два дня они вновь возвращались, ведя нам длинную цепь солдат Красной армии. Ненависть, которую испытывали эти крестьяне к советскому режиму, изумляла нас: бедные, даже несчастные, жалкие, они должны были бы соблазниться большевизмом. Они же, напротив, были в ужасе от него и рисковали своей жизнью каждый день, чтобы помочь нам бороться с ним. Один старый, совсем седой крестьянин, осужденный красными на много лет принудительных работ, проявлял к нам особо фанатичную преданность: обутый в легкие сандалии из свиной кожи, он пролезал везде, повсюду сопровождая наши дозоры.

Многие из наших армянских проводников попали в руки большевиков и были уничтожены. Но боевой дух деревни не упал.

Но это могло предотвратить ухудшение нашего положения, становившегося все более шатким. Враг был нигде и повсюду. Мы совершали многодневные разведывательные рейды. Мы глубоко проникали в сектор расположения врага, не замечая ни одного убегающего силуэта. Но на следующий день на подходах к нашей станице очередь из «Паши» косила многих людей.

В конце концов мы были полностью окружены невидимыми врагами, которые, как кабаны, забирались в логовища и жили, питаясь дикими яблоками и грабежами.

Связь с дивизией была теперь только по радио. Сообщение с тылом требовало регулярных экспедиций, на которые всякий раз отряжали половину батальона.

Нам предстояло на собственной шкуре узнать, что такое партизанская война на азиатский манер.

Численность солдат мало значила в войне западней и засад, развязанной в глубине кавказских лесов. За несколько секунд трое ловцов, спрятавшись в лесных зарослях, расстреливали целый дозор. Сразу после нападения они скрывались, чтобы на следующий день поставить новую ловушку в другом месте.

Снабжение должно было идти нам от станицы Ширванской за двенадцать километров от наших позиций в Кубано-Армянской. Два раза в неделю несколько повозок, запряженных волами, двигались от деревни Папоротники, затем через густой дубняк еще пять-шесть километров. Дорога была узкой, заросшей. Она проходила через зажатую в скалах речку, деревянный мост через нее был разрушен. Обоз спускался до каменистого русла потока и следовал по нему сотню метров, чтобы опять углубиться в рощи величественных дубов и заросли кустарников.

Однажды русские, которые были в засаде, подпустили быков до двух метров от своих кустов. Очереди свалили наших людей, убили животных. Только двое из наших солдат смогли броситься в чащу, остальная часть сопровождения была убита без малейшей возможности сопротивляться.

С того момента нам пришлось посылать два раза в неделю половину наших людей навстречу обозу в Папоротники. С двух сторон наши люди методично прочесывали лес.

Мы ждали в тревоге. Конвой должен был, как обычно, прибыть к шести часам вечера. Мы не отрывали глаз от лесной просеки, через которую выходила лесная дорога.

Вдруг раздалась пальба: автоматные очереди, разрывы гранат прокатились до конца долины. Мы видели, как выскочила одна повозка, затем другие галопом скатились с горы. К санчасти привезли запыхавшихся раненых.

С завтрашнего дня надо было опять идти в дозор к Папоротникам. Отказаться от этой дороги значило капитулировать. Люди уже ненавидели эту чащу леса. Тогда я встал во главе солдат, обеспечивавших связь. Я шел впереди на двадцать метров, чтобы избежать ловушки для всех. С облегчением вздохнули мы, когда, наконец, дошли до яблоневых и сливовых садов Папоротников, границы изобилия и спокойствия.

Даже в нескольких десятках метров от наших изб большевики часами, как кошки, выжидали свою добычу. Мы могли отдыхать только одетыми, с автоматами у тела. Курильщики, какими бы заядлыми они ни были, не спешили пробираться к плантациям армянского табака.

Однажды днем один из наших поваров захотел вырыть несколько картофелин на поле у леса. В ельнике залегли красные. Выстрел, и он упал с простреленной ногой. Мы слышали крики несчастного раненого. С двумя бойцами я бросился на выручку. Эти палачи тащили его через корни и каменистую почву. Когда я почти догнал их, они, должно быть, бросили его. Но когда я склонился над нашим несчастным товарищем, он посмотрел на меня своими красивыми глазами, полными слез: у него во рту булькал поток окровавленных пузырей. Советский патруль, прежде чем бросить его, проткнул ему грудь дюжиной ножевых ударов. Он агонизировал. Его раны дрожали и открывались, как живые.