Юрий Скрипников - Кто вы здесь, в Америке?

Только я открепил тарп с торца, как прямо из-под руки вылетел брус, которым леса крепятся к крыше. Если бы я на него опирался (а за пару се-кунд до этого я на него и опирался,) то улетел бы вместе с дрыном вниз, на асфальт и трансформа-торную будку, и волноваться было бы уже совер-шенно не о чем. На этом этапе стало понятно, что ничего плодотворного наверху уже не сделать - хорошо, если самим удастся унести ноги. Я стал отползать на четырех конечностях по лесам до бли-жайшей лесенки. Отползать, потому что нормально перемещаться было невозможно - все ходило ходу-ном.

Успеваю опуститься вниз только по плечи. Смотрю через плечо назад и вижу, как леса отходят от стены. Так это, изгибаясь и довольно плавно. И тут же все рухнуло. Страшно ли было лететь? Да нет, в общем-то. Я почему-то был убежден, что не только не убьюсь, но и не побьюсь сильно. Почему так? Наверное, из другой, глубинной и засевшей на уровне копчика, убежденности: ведь вселенная - это я, а значит ничего со мной случиться не может в принципе, так сказать, по дефиниции.

Момент приземления не очень запомнился. Как выяснилось потом, сзади в меня врезалась дос-ка. Одна из тех, по которым на лесах ходят. Толстенная такая.

К разговору о везении (или невезении - с какой стороны посмотреть). Долбануло меня этой доской с правой стороны по лопатке и ребрам. Если бы с левой или по позвоночнику, то все дальнейшие заботы достались бы моей вдове. Ну, по-моему, еще чем-то зацепило и пальцы левой руки. Хотя рентгеном их не просвечивали, но мне кажется, что несколько фаланг я сломал. Чтобы сразу закончить с историческим полетом - Зенек тоже принял в нем активное участие, но зацепился поясом за какую-то штуку, торчавшую из стены. Так и болтался, как игрушечный медвежонок. Правда, ничего не сломал.

В горячке вскакиваю на ноги и чувствую, что дышать у меня не получается. Кажется, будто душит пояс с навешанными на нем инструментами. Кое-как расстегиваю и отбрасываю в сторону. Под-бежал один малый и повел меня в раздевалку. Вы-яснилось, что я не могу нормально говорить, как, впрочем, и дышать. Тембр голоса очень напомина-ет утят из диснеевских мультиков. Кое-как ложусь на живот на пол; нет, лежать не могу. С помощью сердобольного коллеги сажусь, сидеть тоже не мо-гу. Встаю, пробую походить - и не ходится, и не дышится.

На этом этапе до бугра доходит, что, может быть, со мной действительно что-то не так.

-Давай, - говорит, - я тебя домой отвезу. –

В машине умудряюсь найти удачное положение, боль отпустила, дышать стало легче. На радостях закрыл глаза и вроде задремал. На другой день бугор в бригаде сообщил: "Да москаль придуряется. Всю дорогу в машине проспал".

Света убирала у Дженни (Женьки) (см. опус "Васенька"), и дома никого не было. Доплелся до кресла, сел. Чувствую, дела невеселые. Кое-как, хватаясь за окружающие предметы, встаю. Похо-дил. Да, нужно сдаваться.... Довлачился до телефо-на, позвонил Женьке, попросил жену приехать.

Приехала вся бригада: Женька, Света и Яшка. По словам супруги, у меня был очень своеобразный цвет лица - серо-зеленый. Женька сразу поинтересовалась, почему соратники привез-ли меня домой, а не в больницу. Вот уж эти амери-канцы! Ну как ей объяснить, что раз у человека нет разрешения на работу, значит его, человека, нету в природе вообще, и падать он в принципе ниоткуда не может!

В приемной Женька со Светой занялись моим оформлением. Меня же сажают на диковин-ную высокую лежанку, на которой я жду дальней-шего развития событий. Сажают, потому что ле-жать я не могу.

Мой первый помощник теперь Яшка. При-везли меня в полном трудовом обмундировании и все это облачение пришлось как-то сдирать. Шес-тилетний сын развязывает шнурки высоких, на рифленой толстой подошве, ботинок, стаскивает их с меня и очень серьезно выслушивает мои тихие повествования за жизнь и за здоровье.

Как только сделали рентген, все становится на свои места: перелом лопатки и четырех ребер, порваны мышцы правого плеча (им-то я и вот-кнулся в землю после увлекательного полета), про-бито сломанным ребром легкое - что сразу объяс-нило довольно своеобразный тембр моего голоса.

Тут уж за меня взялись всерьез. Я мигом оказался в реанимации, нашпигованный морфием, весь утыканный иголками, обмотанный трубками и облепленный датчиками. И все стало очень даже хорошо. О реанимации остались самые теплые вос-поминания. Во-первых, морфий привел меня в ти-хое расслабленное состояние, во-вторых, исчезла боль (если не пытаться шевелиться). В-третьих, сестры там - высший класс. Стоит нажать кнопку, и тут же возникает сестра с морфием или кофе, или с, извиняюсь за выражение, уткой. Вокруг шипят и пощелкивают какие-то приборы, чего-то там все время автоматически надувается, опускается, из-меряется и записывается.

В таком благодушном состоянии проходит ночь, а потом и день. Я засыпаю и просыпаюсь, бо-ли особой нет (спасибо морфию), рядом сидит моя красавица с огромными испуганными глазами, а значит все в порядке, жена меня любит и все хоро-шо. Куда-то ушли все заботы. Впервые за два года не нужно думать, на что мы будем жить дальше и как выжить. Господи, как хорошо!

Когда выяснилось, что легкое не сложилось и помирать я вроде не собираюсь, меня перевели в обычную палату. И тут начался парад посетителей. Энергичная Женька известила об этом забавном происшествии всех наших общих знакомых. Пере-до мной мрачной чередой проходят знакомые аме-риканцы- рабочие и фермеры, бизнесмены и слу-жители культа, мужчины и женщины, дети и ста-рики. Полное ощущение, что я уже лежу в Колон-ном зале Дома Союзов и идет церемония проща-ния. Говорить совсем не хочется, хочется спать, а еще хочется послать их всех подальше.

На следующий день меня из больницы вы-кинули. Все очень просто - страховки-то у меня нет, а благотворительность - это дело такое.... Посадили на каталку, подвезли к машине и сер-дечно пожелали всего доброго и счастливого выздоровления. Спасибо, спасибо, большое вам спасибо, заботливые вы мои. Кое-как с помощью жены, шипя и стеная от боли, я вполз на сиденье и мы двинулись в путь. Скорбным был этот путь! Дороги Иллинойса вообще отличаются ухабами, а Рокфорд может на равных соперничать с Россией. На каждой ухабине я шипел, а Света чуть не пла-кала.

Дальше обычная повесть о том, как могучий организм берет свое. Через три дня я начал вста-вать (как встает, точнее, сползает с кровати чело-век с четырьмя переломанными ребрами, описать трудно, это больше из жизни насекомых и пресмы-кающихся). Через неделю сажусь за компьютер пе-реводить и кое-как печатаю одной рукой. Остаются только мелкие и скучные подробности. Больничный счет за два дня составил около восьми тысяч долларов, не считая услуг представителей самой гуманной профессии. Врачей, собственно го-воря, я особенно и не видел, но счета прислать они не забыли. Вместе с рентгеном это составило еще пару тысяч. Поскольку медицинской страховки у меня, естественно, нет, буду я этот счет платить всю свою жизнь.