Туула Карьяллайнен - Туве Янссон: работай и люби

Хотя подчас отношения Туве и отца были крайне тяжелыми, после его смерти дочь поняла, с какой пугающей силой она все-таки его любила, несмотря на все ссоры и разногласия. Много позже, в 1989 году, Туве написала выдуманный диалог, в котором, по сути, описывала своего отца Виктора Янссона. Сильно напоминающая саму Туве Мари и похожая на Тууликки Юнна беседуют об отце Мари. Юнна спрашивает: «Ты им восхищалась? — Конечно. Но для него было непросто быть отцом».

Смерть Фаффана изменила внутреннюю динамику семьи. Сильнее всего изменилась жизнь Хам, но уход отца затронул и Туве, и Ларса. Хам пришлось съехать из дома художников в Лаллукка. Мастерская в доме была предоставлена исключительно для работы скульптора Виктора Янссона, ни вдова, ни дети не могли находиться там после его смерти. Нужно было собирать вещи и искать новое жилье. Хам переехала жить к Лассе на улицу Нейтсютполку, что была совсем рядом с мастерской Туве. Выходные Хам обычно проводила с дочерью. После смерти отца Туве с изумлением заметила, как много он значил для матери. Всю свою жизнь Туве мечтала, как спасет мать от довлеющего ига отца. Она строила планы и думала сбежать с матерью к лучшей жизни, туда, где царят яркие цвета и тепло, где нет рядом мужчины, вечно требующего внимания. Теперь же Туве писала Тууликки: «Хам стало так сложно… они любили друг друга намного сильнее, чем я могла осознать».

Туве в своем ателье, 1956. У нее за спиной эскиз к фреске «Праздник в деревне» для мэрии города Хельсинки, к ней прикреплена графика Сама Ванни, сбоку скульптура авторства Фаффана, на первом плане картины самой Туве

Туве и Ева Коникова обменивались письмами на протяжении двадцати с лишним лет. С течением времени поток писем ослабел, а язык подчас частично менялся на английский. В канун Рождества 1961 года Туве написала Еве, вспоминая все, что было между ними за эти годы. Местами тон письма дышит грустью: многие из общих друзей умерли, остальные просто ушли из жизни Туве. Печаль сквозит в строках этого письма. Рафаэль Гордин, обожаемый семейный доктор, советчик и друг, умер. Все контакты с Самом Ванни были утеряны. Тот успел развестись, жениться вновь и обзавестись сыном, имя которого, как смутно припоминала Туве, было не то Микаел, не то Даниел. На самом деле мальчика звали Микко. «Мы больше не видимся с Самом», — с горечью писала Туве. Уже целую вечность она не видела Тапсу, да и Атос тоже практически не появлялся в ее жизни. Правда, с Атосом они иногда сталкивались на улицах города. «Он не утратил своего блестящего шарма, но успел сильно поседеть и научился слушать», — писала Туве Еве. Время от времени Туве встречалась с бывшей женой Сама Ванни Майей Туве, которая работала переводчицей, жила где-то довольно далеко от центра Хельсинки и, по мнению Туве, чувствовала себя очень одинокой.

В этом же письме Туве описывает царившую в семье атмосферу предпраздничного покоя: экономка Импи готовит рождественский ужин, Хам спит, Лассе и его жена Нита тоже уже дома, а сама Туве играет с черной кошкой Псипсиной, что по-гречески означает «кошка». Туве рассказывает, что в эти черно-белые зимние месяцы она занималась иллюстрациями к будущей книге, сборнику рассказов «Дитя-невидимка». Книга вышла в 1962 году. После смерти Фаффана Хам переселилась к Лассе, но после женитьбы молодые, которые ждали своего первенца, переехали в дом на улице Мерикату. Туве беспокоилась за мать, ведь Хам в скором времени должно было исполниться восемьдесят лет и время от времени у нее были проблемы со здоровьем. Она по-прежнему жила в старой квартире Лассе, и за ней присматривала одна из бывших подруг Туве.

Туве и ее кошка Псипсина

В письме Туве также пустилась в воспоминания о годах, которые она провела, иллюстрируя комиксы, вспоминая, как ей было тяжело и как она была счастлива, когда контракт наконец-то закончился. Оглядываясь назад, она называла этот период «семилетней зубной болью», а саму работу сравнивала с изжившим себя браком. Никакой радости от работы над комиксами она уже давно не получала.

После потраченных на комиксы лет Туве была полна решимости вернуться к важнейшему для нее занятию в мире — живописи. Она радовалась вновь обретенной свободе и строила планы на дальнейшую жизнь. Наконец-то у нее снова появилась возможность заниматься тем, чем ей всегда хотелось, — обратиться к заброшенному мольберту и кистям. Однако будущее пугало и одновременно завораживало ее.

«Пауза была довольно длинной, и кажется, что ужасно сложно начинать все заново. Старая манера письма стала мне чужой, а нового направления я пока еще не выбрала. И больше никто не считает меня художником. Для всех я Муми-мама, и ничего более. Это тяжело — как и всегда, когда начинаешь что-то новое, как мне кажется».

Благодаря комиксам у Туве теперь были деньги, и ей не приходилось жить в ежеминутной тревоге из-за долгов и неуплаченной аренды. Опять же сейчас рядом с ней была опора — Тууликки Пиетиля, которая, сама будучи художником, хорошо понимала, насколько сильны давление и стресс, сопровождающие творческий процесс.

Начинать все сначала особенно сложно, если в прошлом у тебя великолепная карьера и любовь 20 миллионов читателей, от всего нужно отказаться — и сделать это совершенно добровольно. Причиной такого выбора была не охота за славой или признанием. Туве совершенно не рассчитывала на то, что ее картины принесут ей успех, подобный славе, которую снискали комиксы. Туве оказалась в положении жонглера, который пытался удержать в воздухе все шарики [одновременно], но это оказалось невозможным. Теперь она целенаправленно выпускала из рук самый желанный и ценный шарик, владение которым вызвало больше всего восхищения, — комиксы. Всю свою высвободившуюся творческую энергию она направила на то, что до сих пор получило меньше всего признания, — на живопись.

После долгого перерыва Туве чувствовала себя в художественном мире беспомощным новичком, человеком, снова оказавшимся на старте. Самым тяжелым для нее было выслушивать критику коллег-художников в адрес ее комиксов. «В то время главенствовала мысль, что писать картины достойно восхищения, а вот если художник рисует комиксы, значит, он непременно „продался“, положив душу на алтарь коммерции. Я до сих пор не могу поверить, что люди действительно названивали мне и обвиняли в том, что я продала себя. В конце концов мне пришлось убрать свой номер из телефонного справочника. Отец, кстати, так гордился моими комиксами, что захватил их как-то с собой в ресторан и там демонстрировал своим друзьям».