Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

— Миль пардон, — вмешалась корреспондентка “Фигаро”. — Позвольте задать вам обоим от имени моих читателей вопрос: Неужели можно всерьез говорить о межзвездных полетах, зная, что расстояние между населенными мирами, если бы они были, исчисляется десятками, а то и сотнями, световых лет. Какой безумец согласится истратить половину своей жизни на путешествие в один конец, отказавшись от близких, от общения с женщинами, как бы, давая обет безбрачия, и вернуться к концу жизни, возможно, ни с чем? Ведь при всяком расследовании произошедшего следует исходить из принципов римского права: ”Кому это выгодно?” Какая и кому выгода от таких полетов?

— Мадам хочет сказать, что звездонавтам нет никакого смысла совершать звездные рейсы? — переспросил переводчика Званцев.

— Именно это хотели бы знать мои читатели, в основном, здравомыслящие французские буржуа.

— Соотечественники мадам, сделали немалый вклад в науку. Достаточно вспомнить предшественника Эйнштейна математика Пуанкаре, еще раньше отца и сына Паскалей, Пьера Ферма и, конечно же, Пастера, давшего людям сыворотку против бешенства, или доктора Мерсенна, открывшего в Париже сыворотку от чумы. Рискуя жизнью, он привил себе страшную болезнь, чтобы проверить действенность найденного им средства.

— Вы неплохо знаете, мсье, историю французской науки.

— Я знаю, мадам, историю мировой науки и вклад в нее ваших самоотверженных соотечественников.

— Не сочтите это за дамский каприз, но я не вижу связи между моими вопросами и великими учеными. Они рисковали, чтобы спасать людей, а кого спасет межзвездный полет неизвестно куда и зачем? Во имя чьей выгоды?

— Я могу ответить вам, мадам. Выгодно науке, людям для расширения их познания.

— Я внесу некоторые уточнения, Александр, — вмешался Валле. — Моя коллега не учла “парадокс времени” Эйнштейна. Звездонавты не станут стариками за время полета. Состарятся те, кто провожал их в звездный рейс.

— Я не хотел усложнять вопроса. Речь шла о целесообразности самих рейсов.

— Боже! — воскликнула парижанка, заглянув в изящную сумочку. — Я забыла включить магнитофон!

— А нам так надо поговорить, — сказал Валле. — К сожалению, на планетах солнечной системы жизни, тем более разумной, видимо, нет. Можно лишь подозревать, пока бездоказательно, что она была, быть может, когда-то на Марсе. И вы могли бы услышать мнение по этому поводу нашего видного ученого, планетолога, если бы Александр согласился сопровождать нас на встречу с ним ваших астрономов в институте имени Штернберга, временно прервав нашу беседу. Мы непростительно запоздали к вам, а увидеться с Карлом Саганом мне, да и вам, необходимо.

— Каким временем мы располагаем? — спросил Званцев.

Валле посмотрел на часы:

— Сорока минутами, а нам еще нужно добраться до обсерватории. А завтра утром я улетаю в Петрозаводск, а мадам — в Париж. И мы не обсудили еще самого главного.

— Жак! Где вы воспитывались? Это невежливо по отношению к нашему любезному хозяину! — запротестовала журналистка.

— Не беспокойтесь, мадам, — заверил Званцев. — Я с удовольствием встречусь вместе с вами с Карлом Саганом. Институт имени Штернберга недалеко отсюда, и я еще успею показать вам Москву с птичьего полета.

— Мадам удивляется, что у вас есть свой геликоптер, — с улыбкой сообщил переводчик. — Признается, что ужасная трусиха и ни за что не полетит.

— Успокойте мадам. Я отвезу их в институт имени Штейнберга в обычной машине, а по пути остановлюсь на площадке, откуда с большой высоты, видна Москва.

— Ваша рыцарская вежливость может сравниться лишь с вашей приветливостью, — мило улыбнулась парижанка.

Через 15 минут Званцев привез своих гостей и переводчика к площадке напротив возвышавшегося поодаль нового здания Университета, на территории которого в парке размещался астрономический институт имени Штернберга.

Званцев остановился напротив балюстрады площадки, где стояло еще несколько машин. И, выйдя с переводчиком, сидевшим рядом с ним, открыл заднюю дверцу машины, предлагая французам выйти.

— Мерси! — сказала парижанка, опираясь на его руку и выпрыгивая первой. — Как жаль, что вы отказались от своего геликоптера. Так хотелось ощутить себя в полете.

— Вы же не хотели этого, — с улыбкой напомнил Званцев.

— Ах, Боже мой! Я не подозревала, что вы сядете за штурвал. Кроме того, мало знать французский язык, как наш милый переводчик Николя. Надо еще понимать “женский язык”.

— Тогда я обещаю вам ощущение полета.

Подошел Валле.

— Ваш Университет смотрится отсюда отлично, — восхищенно сказал он. — Когда я приезжал на математический Конгресс, его еще не было.

— Как и астрономического института, куда мы сейчас проедем, — ответил Званцев.

— А где же полет? — тормошила переводчика француженка.

— Подойдемте к балюстраде, — предложил Званцев.

— Какая прелесть! — всплеснув ладонями, воскликнула она, первой подбежав к перилам. — Я лечу, лечу! — и она шутливо замахала руками, как крыльями.

— Вид на город превосходен, как на Париж с Эйфелевой башни, — заметил Валле. — Даже в Нью-Йорке со 102-го этажа Импайер-стейт-билдинга город выглядит скоплением прямоугольных столбов без претензий на красоту. Здесь ваши стремящиеся ввысь дома вокруг центральной части города подобны сторожевым башням старинного Кремля.

— Это великолепно! — восхищалась его спутница. — Но что это за железное сооружение справа над лесом?

— Лыжный трамплин, — объяснил переводчик. — Я по нему спускался. Зимой.

— И вы были летающим лыжником? Здесь все летает. Вы — чудесный малый, Николя!

— А теперь полетим к астрономам, — предложил Званцев.

— Вы все-таки вызвали свой геликоптер?

— Если мадам угодно так называть мою машину. Вскоре они входили в конференц-зал института имени Штернберга.

Званцев отлично помнил этот зал, где астрономы громили его гипотезу о тунгусском метеорите.

Он сидел тогда во втором ряду рядом с приятной девушкой, аспиранткой или научной сотрудницей, держащей в руках его книжку рассказов с крамольной гипотезой. Соседка подняла руку, попросив слова, а он подумал “Вот кто заступится за меня! Какая храбрая! Против всех авторитетов!” И горько разочаровался. Она встала с места и, стоя, упрекала его за научную необоснованность гипотезы. Раскрыв его книгу, она показывала ее аудитории. “— Рядом помещен рассказ “Марсианин”, который я с удовольствием прочла. Почему бы автору не писать такие рассказы, а не вторгаться в чуждую ему область?” Взволнованная, она села, и не зная Званцева в лицо, спросила его, как соседа: “— Разве это не так?”

— Не так, — твердо ответил Званцев. — Рассказ “Марсианин” не имеет никакого научного обоснования.