Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

Он был из тех немногих друзей, кто не осудил Сашу Званцева за уход его из семьи к Тане Малама после ультиматума жены Инны Александровны, требовавшей, чтобы дочь его от первого брака Нина не приезжала в Москву учиться в вузе.

Званцев не мог пойти на это и, уйдя из семьи с двумя детьми, старшую дочь Нину, окончившую школу с золотой медалью, устроил в Московский энергетический институт МЭИ, где ректором была намечавшаяся к ним в институт парторгом КЦ Валерия Алексеевна Голубцова.

Пролетели годы учебы Нины, пока отец был в армии и, вернувшись с фронта полковником, не остался главным инженером созданного им во время войны совместно с академиком Иосифьяном научно-исследовательского института электромеханики, а посвятил себя литературе.

Поддьяков с насмешливой улыбкой прошел с Сашей за ширму, отгораживавшую Танин уголок проходной комнаты, где, кроме них с Сашей, жили еще ее бабушка и дядя Игорь Александрович.

— Ну как, великий литератор? — с обычным своим “подъелдыкиванием”, как он о себе говорил, начал Коля. — Ширмой расплачиваешься за свой уход из техники в литературу, из институтской шикарной квартиры в “прелестный” этот уголок?

— Не только ширмой, еще и синяками за “Арктический мост” и Тунгусский метеорит.

— Все пишешь романы за этим туалетным столиком у этажерки с десятком книг. А где же писательские книжные шкафы во всю стену?

— Они в будущем. Я о них фантазирую, а пищу потому, что не могу не писать, как ты не можешь обойтись баз подковырки.

— Я соседей твоих по комнате жалею, слушающих треск машинки за звукопроницаемой перегородкой.

— Когда ухожу на квартиру Таниной родственницы, стук машинки здесь не слышно, особенно из подмосковных домов творчества, где я работаю, как мы с тобою в Белорецке, и день, и ночь. Встречаюсь там не с технарями, вроде тебя, а с замечательными писателями и поэтами. И рояль там есть. Помню, подошел ко мне Иван Семенович Козловский, как сыграл я свой фортепьянный концерт, который ты не раз слышал.

— Да. Оглушительная музыка.

— А он спросил, почему она такая печальная?

— Это он тебя пожалел.

— Не все меня там жалели. Дружил я в Малеевке с великим писателем Константином Сергеевичем Паустовским. Неиссякаемый устный рассказчик. И бродили мы с ним по Берендеевой лесной тропе, и я восторженно слушал. В Москве он к нам сюда обедать как-то приходил. Соседи сбежались посмотреть на знаменитость. Учил он меня играть на бильярде, а я не прочь был литературе поучиться у него. Писатели, как правило, друг друга не читают, а я предложил ему свои полярные новеллы, написанные после Арктики. Признаться, по невежеству, как ты скажешь, гордился ими.

— И что же он сказал?

— Вернул мне книгу со словами: “А вы все-таки не наш”.

— Впору бросить писать. Я всегда это тебе советовал.

— Нет, друг Коля, я принял это, как свою проверку на прочность. Не отступился я. Хоть на подоконнике, но пишу.

— Как академик тот, что диссертации свои на подоконнике писал.

— В академики не лезу, как ты в министры. И в верха ты вхож, и, надеюсь, просьбу передал, чтоб дочь после института в Тьмутаракань не загоняли.

— Во первых: не в Тьмутаракань, а на Урал, куда и нас с тобой по окончании института направили. А во вторых: ты сам себе, вернее ей, навредил.

— Что ты чепуху несешь!

— Я ради тебя до самого верху дошел, где по трестовским делам бываю. И вот что меня попросили тебе передать. “Почему писатель Званцев в своих романах зовет молодежь на великие свершения…, а для своей дочери исключения просит?”

— Да, возразить нечего. Меня моим же хлыстом огрели.

— Да, друг, терпи. А дочери скажи: вверху считают, что ее по особому отбору на самое важное дело посылают, и что надлежит ей достойно заменить отца в технике.

И отправилась вчерашняя студентка с запасом знаний и несокрушимой воли в уральскую глухомань, где на берегу чудесного озера росли корпуса нового завода. Здесь предстояло применить свои познания. Неожиданное ждало ее. Поселили молодых специалистов в общежитии, устроенном в зэковском бараке. Пришел туда еще не старый “дед с бородой” и весело приветствовал всех:

— Физкультпривет! — и, беседуя с каждым, присматривался к ним, словно выбирал из них надежных, и к любому искал подход.

— Так чему вас в институте обучали? — спросил он Нину.

— Автоматике и телемеханике, — ответила вчерашняя студентка.

— Переучиваться придется. Дадим вам знатных лекторов, таких как Флеров и Петржак. Небось, слыхали?

— Конечно. Физики они. Но я приехала работать, а не за парту снова сесть.

— Похвальное стремленье. Но прежде, чем начать работу, подписку надо дать. В строжайшей тайне сохранить все, чему здесь вас научат, как щит создать от атомных бомбардировок.

— Как вас понять, Игорь Васильевич? — спросила Нина. И добавила: — С меня подписку уже взяли. Так, что это за щит?

— Щит этот — страх получить ответный атомный удар. Единственное, что способно отрезвить американцев, воображающих, что лишь у них есть атомная бомба, а мы с вами должны создать ее у нас, — твердо сказал “дед”, заметив, что вокруг собралась остальная молодежь.

— А немцы сделать это не смогли? Ведь у них был профессор Гейдельберг, — за всех интересовалась Нина.

— Да, он немало сделал для расщепления ядра и первым указал, что вещества, пригодные для взрыва можно получить, облучая Уран-38 нейтронами, замедленными в тяжелой воде.

— Уран-235 или Плутоний, в природе не встречающийся, — подсказала неуемная слушательница.

— Откуда вам это известно? — насторожился “дед”.

— Отец мой, Званцев, в своем рассказе “Взрыв” описал природу атомного взрыва.

— Здесь нам с вами предстоит получать пригодные для этой цели вещества в промышленном масштабе на ректоре “А”, или “Аннушке”, как его уже прозвали.

— Но почему немцам это не удалось?

— Гейдельберг по инерции исследователя или намеренно тормозя, повел программу путем, заведшим их в тупик. В войну они не могли получить в нужном количестве тяжелой воды, а заменить ее графитом считали невозможным, ибо ничтожные примеси, скажем, в миллионной доле бора, уничтожала способность углерода поглощать нейтроны. А мы пошли отвергнутым ими путем, когда от нас с удивлением приняли заказ на углерод “дьявольской”, как говорили на заводе графитовых стержней, чистоты, пригодной хоть для искусственных алмазов. И московский опытный реактор с такими графитовыми стержнями позволил получить, правда, в малом количестве, нужные нам вещества. Вам предстоит делать это повседневно на “Аннушке”.

Так состоялась первая лекция Курчатова молодым специалистам, которые снова сели за учебные парты, слушая Георгия Николаевича Флерова и Константина Антоновича Петржака, о ком слышали, как о знатных физиках.