Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

Через несколько дней к ним с Таней прибежала дочь профессора Фельдмана Валентина Александровна. Задыхаясь от радости она сообщила:

— Я только что говорила с папой по телефону. — Следователь на Лубянке позволил ему позвонить домой из его кабинета.

— Просто не верится, — изумился Саша, — и что же сказал тебе папа?

— Что скоро вернется.

— Совсем непонятно! Почему нельзя сразу отпустить, а волновать родных невиновного, которые поверить своему счастью не могут?

Они не знали, что надо сперва лишить награды “разоблачительницу” и уж потом отпустить невинных на свободу.

— Ты прав, Саша, мы поверить сами себе не можем. Но я пойду домой, а то скоро час ночи.

— Я провожу тебя.

— Я постоянно здесь хожу одна. До Воротниковского переулка не так уж далеко.

— Нет уж, позволь проводить тебя, чтобы ничто не омрачило такой радостный день.

— Конечно, Валюша, он проводит тебя, — вмешалась Таня.

Пустынна была ночная Пушкинская улица. Гремевший трамвай давно сняли с нее, и редкая автомашина проезжала в этот поздний час. Только на площади Пушкина у его памятника виднелись прохожие или встречавшиеся здесь парочки.

Но Саша с Валей не присоединились к ним, а обойдя здание Радиокомитета, вышли на улицу Чехова. И скоро оказались на Воротниковском переулке, где находились кооперативные дома работников искусств.

— А ты знаешь, Валюша, что мы с Женей бывали здесь в полуподвале под вашей квартирой лет двадцать тому назад, задолго до нашего знакомства.

— Это когда там ютился Центральный дом работников искусств, а дом ЦДРИ на Пушечной еще не был построен?

— Здесь шахматной команде “Зенита”, где мы с Женей играли, вручал победный приз Всесоюзного первенства экс-чемпион мира Эммануил Ласкер, эмигрировавший из фашисткой Германии.

— Очень занятно. Вот мы и пришли. Надеюсь, следующую шахматную партию вы с Женей будете играть уже при папе. Спасибо, Сашенька, что проводил меня. Дай я тебя за это поцелую.

И они расстались. Званцев вышел на Воротниковский переулок и услышал за собой шаги. Ощущая преследователя, Званцев ускорил шаг. Но кто-то затопал за ним быстрее. Тогда Саша повернул по Пименовскому не налево к пустынной улице Чехова, а направо к людной улице Горького. Тогда за спиной его послышался свисток и топот бегущих ног.

Званцев выжидательно остановился.

— Стой! Стой! — кричал, поравнявшись с ним худощавый человек в холщовом переднике.

— В чем дело? — раздраженно спросил Званцев.

— А с энтим делом в отделении разберутся. Шагай назад наперед меня.

— Никуда я с тобой не пойду, — решительно заявил Званцев, выходя на улицу Горького и делая знак проезжавшему такси.

Но дворник не отставал и свистел в милицейский свисток.

Таксист остановился, открыв дверцу.

— Куда едем? — заинтересованно спросил он.

— Доставь задержанного мной в милицию. Он целовался с дочерью врага народа, врача-убивцы.

— А это что? Запрещается? — насмешливо спросил таксист.

— В милиции разберут запретно энто али нет.

— Разобраться надо, что это за тип со свистком гоняется с неизвестной целью за прохожими, — садясь в открытую таксистом дверцу, произнес Званцев.

— Стой! Стой! Попытка к бегству! Стрелять буду! — завопил и снова засвистел ночной страж.

— Да ты не шуми. Не знаю, кто кого задержал. Свезу обоих. А кто платить будет? Ты что ли?

— Пусть сядет. Я заплачу, — заверил Званцев.

— Кто заказывает музыку, тот и танцует, — глубокомысленно вымолвил таксист, открывая заднюю дверцу.

Страж взгромоздился на пассажирское сиденье. Всю дорогу до ближнего, десятого отделения милиции бормоча:

— Ладно задержан, не ушедши. Товарищ Сталин, отец наш, царствие ему небесное, учил. Враг нынче везде, как вошь, и кем хошь обернется. Севодни с ведьмой в поцелуйчики, а завтра с ейной помощью под власть подкоп.

Таксист остановился перед горящей вывеской “Милиция”. Званцев расплатился и попросил подождать.

— Подожду, — согласился таксист. — Мне самому интересно. Показания дать могу.

К дежурному, сидевшему за низкой перегородкой, вошли втроем. Дежурный, не глядя на них потребовал:

— Документы.

— Вон энтот гражданин в подъезде с дочкою врача-убивцы целовался, и потому мной задержан. Скрыться не удалось…

Дежурный поднял глаза на обвинителя и повторил:

— Документы.

Дворник полез под фартук, достал смятую бумажку, разгладил ее и протянул милиционеру. Званцев пошарил по карманам и нашел только красный пропуск на лобовое стекло машины с правом проезда полковника Званцева А.П. через все КП без предъявления документов.

— Вот в кармане залежалось, оставил на память о фронте. Писатель я, Званцев. Документы в кителе.

— А вы что? — спросил дежурный таксиста.

— А я их привез. Могу дать показания, как они друг дружку задержали.

— Можете ехать. И вы, товарищ полковник, тоже. Вам на дом пришлем извинение. А с тобой, — обратился он к дворнику, — разбираться будем. Административное взыскание за превышение обязанностей.

Уходя Званцев с таксистом, слышали:

— За что, гражданин начальник? Он же с Хвельманшей тискался. Верой и правдой служу…

Очень довольный таксист отвез Званцева домой.

Скоро на Танин адрес пришло уведомление, что гражданин такой-то за превышение служебных обязанностей подвергнут административному взысканию. Извинений за прошедший инцидент принесено не было.

А на следующий день, когда Александр Исидорович Фельдман был уже дома, раздался взволновавший Званцева звонок Ивана Михайловича Майского. Он благодарил за внимание во время его отсутствия к жене Агнии Александровне, рассчитывая пригласить Званцева к себе по важному делу.

И через несколько дней Званцев пришел к нему в академическую квартиру на улице Горького, напротив Моссовета, с окнами на памятник Юрию Долгорукову.

Майский сам открыл ему дверь и провел в небольшой кабинет рядом со столовой:

— Помните нашу беседу о том, как вы создавали ваш “Пылающий остров”, рассказывая его своей дочке в пути, и потом по памяти записали на машинке.

— Конечно, помню, Иван Михайлович.

— И это пришло мне на помощь в одиночной камере на Лубянке. Меня допрашивали следователи в две смены, а в третью надзиратели не давали спать, не позволяя ни сесть, ни лечь, — Майский встал, невысокий, лысеющий. Твердым шагом прошелся по кабинету, вернулся к столу и стоя продолжал:

— Они представить себе не могли, что я, отказываясь подписать вздорные показания, стремился обратно в камеру, чтобы стоя уноситься в мир фантазии, сочиняя и запоминая наизусть, как и вы, главы задуманной повести о путешествии из Москвы в Лондон вокруг Африки. Это привелось мне сделать самому во время войны, чтобы добраться, минуя фронты, до своего посольства. Вернувшись на свободу за отсутствием какой-либо вины, я позвонил вам, одновременно вызвав стенографистку, и продиктовал ей повесть, которую помнил наизусть. В ее создании я черпал силы, чтобы выстоять на Лубянке в неравной борьбе.