Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

Приехал сын Ивана Антоновича мужественный, весь в отца, Аллан и они вдвоем старались привести в порядок кабинет. На помощь им пришел ученик Ефремова и друг их дома Петр Константинович Чудинов, палеонтолог, доктор наук, только что вернувшийся из экспедиции.

И больше никого ни на другой, ни в последующие дни не появлялось в словно зачумленной квартире.

Исключение составил лишь Званцев, с возмущением узнав о горьком событии.

— Никого из писателей, друзей или учеников, — жаловалась Тася приехавшему Званцеву, — ни Аркадия Натановича Стругацкого, ни Еремея Иудовича Парнова и других, кто без малого у Ивана Антоновича каждый день бывал, можно сказать, дневал и ночевал, теперь не видно. Все, как отрезали.

— Я этого так не оставлю, — пообещал Званцев.

— Что можно сделать, Александр Петрович? Как остановить летящий на тебя паровоз? Под колеса броситься?

— Нет, Таисья Иосифовна. Есть еще правда на свете!

И, вернувшись домой, сел за письмо в Политбюро о недопустимом надругательстве над наследием выдающегося писателя, единственного, кто написал роман о коммунистическом обществе, только что скончавшегося, но чья память растоптана никем не санкционированной враждебной советскому обществу акцией. Она приведет к лишению читателя произведений яркого, уносящего в желанные дали писателя, если произведения его окажутся под запретом. И это тогда, когда он не может сказать ни слова в свое оправдание и слова его заключены только в том, что он написал. Долг Партии защитить пропагандиста ее идеалов и одернуть проводников былых, осужденных ею методов.

Написав обращение в Политбюро, он решил посоветоваться с Ильиным, с которым был в хороших отношениях. Бывший генералу КГБ, отсидев в одиночке восемь лет в пору репрессий, мог бы отредактировать письмо.

— Виктор Николаевич, я не хочу думать, что плюю против ветра. Ведь вышли же вы на свободу. Значит, все-таки есть правда на свете!

Ильин внимательно прочел письмо:

— Александр Петрович, я ни в коем случае не советую вам отправлять такое обращение. Постарайтесь быть подальше и не вмешивайтесь. Уж я-то это знаю.

Но как раз этого-то Званцев не хотел. Словом, сделал по Корану: посоветовался (правда, не с женщиной), и поступил наоборот.

Он не отнес письмо в экспедицию Приемной ЦК, где оно могло попасть равнодушному функционеру, который предпочтет, по Ильину, с КГБ не связываться.

Званцев просто отправил письмо по почте, казалось бы, наивно рассчитывая, что, по якобы существующей традиции, оно будет зачитано на заседании. И члены Политбюро поймут, что имеют дело с вредной провокацией, когда, даже после смерти, писатель, неоправданно преследуется.

Страстное письмо Званцева произвело даже неожиданное для него действие. Раздался телефонный звонок:

— Александр Петрович, с вами говорит заведующий административным отделом ЦК, на котором сходятся КГБ, суды и прокуратура. Мне поручено передать вам, что ваше письмо зачитано на заседании Политбюро, и его члены согласились с вашими аргументами и оценкой произошедшего. КГБ дано указание не повторять подобных ошибок, министерству культуры — сохранить в планах издательств издание произведений Ефремова и не допустить изъятия его книг из библиотек. В отношении же того, что обыск был проведен без формального права, скажу вам, что передо мной лежит прокурорский ордер на проведение обыска с собственноручной распиской на нем жены Ефремова. Видимо, находясь в шоке, она не поняла на чем ставит подпись. В заключение передаю вам благодарность Политбюро за вашу инициативу. Можете при надобности звонить мне, — и он назвал номер телефона.

Известие об удаче обращения Званцева в защиту Ефремова сразу стало известно в издательствах и в первую очередь в “Молодой Гвардии”.

Когда он пришел туда к заместителю главного редактора Инессе Федоровне Авраменко, которой перед тем, как пообещал в Познани, подарил свой роман “Сильнее времени”, она встретила его словами:

— Приветствую бесстрашного рыцаря Справедливости. И, прежде всего, хочу сказать, что прочитала ваш роман и решила, что вы — наш. И нелепость — не издавать вас. И, чтобы загладить нашу вину, договорилась с директором Юрием Николаевичем Ганичевым об издании вашего трехтомника. Директор просил вас зайти к нему.

Опять не ждал Званцев такой удачи. О собрании своих сочинений он не помышлял и собирался бороться за собрание Ефремова. И показал Авраменко свой новый сонет:

Авраменко прочла сонет и тяжело вздохнула.

— Рад возвращению блудного сына в вашем лице, — сказал вместо приветствия Ганичев. — В борьбе за Ефремова вы показали, кто вы есть. А мне говорили, что вы сволочь. Авраменко предложила издать ваш трехтомник. Я согласен, но вы сами перебили себе дорогу. Для собрания сочинений у нас, так сказать, одноколейный путь, и после ваших усилий вверху, пустим по нему раньше вас пятитомное собрание Ефремова, а потом ваше пойдет.

— Если бы я это раньше знал, я так же поступил бы.

— Не сомневаюсь. Но это не мешает предложить нам ваше новое произведение.

— Я подумаю, — пообещал Званцев.

— Вы не возражаете, если мы введем вас в редакционный совет издательства?

— Готов работать с вами.

— Добро! — закончил директор.

Званцев помнил высокого роста капитана в военной шинели, появившегося в журнале “Техника — молодежи” в роли заместителя главного редактора. Это был поэт Вася Захарченко, с которым свяжет Званцева многолетняя дружба.

Владимир Иванович Орлов, главный редактор "Техники — молодежи", поднимающийся по номенклатурной лестнице, вскоре был назначен на пост на пост главного редактора газеты “Культура и жизнь”, а Василий Дмитриевич Захарченко стал вместо него главным редактором журнала. Во главе его он пробыл тридцать лет, сделав журнал любимейшим чтением молодежи.

Журнал преобразился и внешне и внутренне. Именно в нем впервые печаталась “Туманность Андромеды” Ефремова и “Визитные карточки с других планет” с гипотезами Званцева.

Василий Захарченко, человек увлеченный, много взял от своего отца, видного инженера, соратника изобретателя лампочки накаливания — Ладыгина, с кем вместе они запускали первый Петербургский трамвай. В этой семье Вася свободно овладел французским языком и знал английский. Это позволило ему с пользой бывать за границей, всемерно обогащая материалом свой журнал.