Александр Казанцев - Через бури

Саша, чтобы не выдать своего подавленного состояния, согласился и первую партию бездарно проиграл. Гость откинулся на спинку стула, внимательно глядя на партнера сквозь очки в металлической оправе, не спеша, вынул коробочку из наружного бокового кармана и проглотил таблетку.

— Нитроглицерин, — с виноватой улыбкой сказал он, словно ему было стыдно, такому могучему человеку, принимать сердечный препарат.

Таня, не проявляя интереса ни к гостю, ни к партии с раздраженным видом ушла еще в начале дебюта четырех коней.

— Так, чемпион томских вузов! А партию-то не он, то есть не вы, играли.

— Как вас понять? Если не я, то кто?

— Супруга ваша обиженная, расстроенная. Вы уж меня извините за психоанализ. Я хоть экономистом числюсь, но специальность моя — душа человеческая, чувства глубокие. Прежде чем я наверняка проиграю следующую партию, где вы меня разнесете в пух и прах за то, что лезу не в свои дела, я, как поэт, поклоняющийся всему прекрасному, и женскому полу особенно, спрошу вас: она, супруга ваша, старше вас?

Званцев утвердительно кивнул.

— И в семье вашей верховодила, вас ниже себя ставила?

Саша кивнул и покраснел.

— Имей в виду, старче, что я на ее стороне и понимаю всю горечь ее униженной гордости. Вы вместе едете на свою первую инженерную работу на завод, правда, тебе уже знакомый. А вот с ее точки зрения — тебя, юнца, только что поднявшегося с ученической скамьи, назначают на высшую должность — главным механиком всего комбината. Отдельный кабинет напротив технического отдела, а жену его, с тем же образованием — за чертежную доску, что-то рядом с сопливыми девчонками чертить.

— Не чертить, а проектировать мельницу для измельчения присадочных пород.

— Ну, все едино. Я не металлург, но знаю, что механизмов, куда сложнее таких мельниц, у тебя сотни. И людей, тебе подчиненных, тоже сотни. А у нее — ты один. На ком, как не на тебе, сорвать свое возмущение. Ее сокурсников назначают: Поддьякова — начальником чугунолитейного цеха, Зотикова — начальником механического, тебя, юного старче, — главным механиком, а ее в девичник загнали, хоть бы начальницей над ними, а то — за доску. Не с Аскаровым же ей ругаться, вот на тебя вся ее обида и вылилась, и шахматной силы лишила. Или я не прав?

— Может быть, ты и в шахматы колдуешь?

— А ты проверь. Теперь твои белые. Ходи.

Как и предсказывал Костя, Званцев блестящей атакой разгромил противника, заматовав его короля в середине доски.

— Узнаю я молодца по его походке.

Званцев предложил сыграть контровую, но Костя отказался, пряча в карман запись сыгранных партий.

Вернулась оправившаяся, гордо-надменная Таня. Костя, извинившись за свое вторжение, сказал:

— Для меня большая честь сыграть вничью с чемпионом, как мне известно, томских вузов. Я вам лучше почитаю стихи Есенина и Маяковского, а когда-нибудь и свои. Я в Москве ездил на Ваганьковское кладбище, чтобы пропеть чудесные стихи любимого поэта. И душа порадовалась, что не один я на могиле читал. Приходят люди и не только друг другу, но даже когда нет никого, в непогоду, читают покойному поэту его нетускнеющие строчки. Я в дождь под зонтиком, но без шляпы, из уважения к покойному, читал «Письмо матери»:

Прозвучало еще несколько стихотворений. Потом, увлекшись, он перешел на Маяковского. Строчки «Твори, выдумывай, пробуй» пришлись Саше особенно по душе, и помогли им с Костей сдружиться.

— Понимаешь, старче, не технарь я, а в завод, как в чудо-девушку влюблен.

— Есть повод для дуэли на шахматной доске.

Так началась их великая дружба.

— Вы, Костя, простите меня, беглянку, расстроенную. Всем нашим дали квартиры, а я не могу съездить за дочкой с бабушкой.

— Как я вас понимаю! Во всем понимаю, — целовал Костя Тане руку на прощание, вызывая у нее теплое чувство к себе. — Прочитаю вам с порога отрывок своего стиха:

Объединила молодых людей — коренного уральца и сибиряка — их общая влюбленность в завод.

Быстро пролетело первое инженерное лето. Исчезло зеркало пруда, превратившись в снежное поле, укрывшее лед, под которым запруженная Белая питала своей водой ненасытный завод.

Главный механик комбината постоянно покидал свой кабинет в заводоуправлении, оставляя там опытного инженера Иосема. Он готовил задуманный Званцевым переход завода на планово-предупредительный ремонт, сам же главмех находился на производстве, на рудниках, на лесозаготовках и лесопилке.

А бедная Таня, сдерживая обиду, гнев и слезы, корпела над проектом «дурацкой» мельницы, у которой два тяжелых каменных жернова, крутясь вокруг вертикальной оси, догоняли бы друга, чтобы никогда не догнать, давили бы своей тяжестью, крушили, мололи, превращая в пыль, куски присадки для мартенов, придающих стали ценные свойства. Проект продвигался плохо, а из гордости она советоваться ни с кем не хотела, даже с мужем. Ведь у главного механика столько дел! До неудачной ли мельницы ему дело? И до того ли горя, какое он доставляет своей жене, привыкшей ставить себя выше всех. Так незаметно ширилась трещина в семейной жизни Званцева. А возникала она еще в самом начале, когда дворянская спесь сказалась в упрямом желании носить самой и даже дочери передать якобы знатную фамилию Давидович.

Несносный телефон с ночными звонками все время раздражал Таню, пока, наконец, они не переехали в отремонтированный особняк, в две смежные комнаты внизу и две наверху, однако одну из них временно дали молодой паре приехавших специалистов.

В верхней комнате Таня поселила мужа с телефоном, трубку которого можно было снять, не вставая с дивана, где Саша спал.

Ночные звонки были не редкость, но когда Таня услышала грохот спускавшегося через две ступеньки Званцева, она поняла, что случилось нечто важное, но вставать из теплой постели ей не захотелось.

Беда на заводе случилась нешуточная. Насосы разом отказались подавать воду для охлаждения домен.

Званцев помчался на плотину. Встречный морозный ветер словно гнал тысячи иголок, впивавшихся в лицо, но сибиряку это было нипочем. Он сразу же предположил невероятное. Видимо, думал он, уровень воды пруда подо льдом понизился и всасывающие трубы насосов не стали доставать до воды.

Так оно и было.