Петр Лещенко - Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

В конце июня 1940 года прогремел гром среди ясного неба! В Бессарабию вошла Красная армия! Я тогда находился в Бухаресте. Я был рад восстановлению исторической справедливости. Румыны же негодовали, забыв о том, как Бессарабия стала румынской. Все кричали, что Сталин покусился на исконно румынские земли. Смешно! Достаточно было взять карту 1913 года издания и посмотреть, чьей тогда была Бессарабия.

Согласившись на передачу Бессарабии, Кароль Второй подписал себе приговор. В политическом смысле. Если до тех пор он был непопулярным, то теперь его попросту возненавидели. После того как к Венгрии отошла Трансильвания [60] В результате так называемого Второго Венского арбитража, произведенного 30 августа 1940 года министрами иностранных дел нацистской Германии и фашистской Италии, Венгрия получила от Румынии Северную Трансильванию, которую была вынуждена уступить после Первой мировой войны. , начались беспорядки [61] Речь идет о демонстрациях протеста, имевших место в Румынии с 30 августа по 4 сентября 1940 года. . Кароль Второй был вынужден передать власть Антонеску. Тот сразу же заговорил о «священной войне» за национальное воссоединение. О Трансильвании, отданной венграм по приказу Гитлера, Антонеску не упоминал. Он говорил только о Бессарабии.

Жить в Румынии русским вдруг стало сложно. Ненависть к Советскому Союзу вызвала если не ненависть, то, во всяком случае, выраженную неприязнь ко всему русскому. В моем ресторане по ночам дважды разбивали витрины. Я никогда не видел, чтобы на добропорядочной Каля Викиторией били бы витрины, а тут вдруг мне их разбили дважды с промежутком в четыре дня. Хорошо еще, что злоумышленники не бросили внутрь горящего факела, ограничились только битьем стекол. Публики в ресторан стало ходить втрое меньше. Концерты в Тимишоаре, запланированные на сентябрь 1940 года, были отменены. Да и много чего еще было плохого.

Я жалел о том, что в конце июня меня не было в Кишиневе. Вот бы было хорошо вернуться в Россию вместе со всей Бессарабией, точно так же, как я когда-то ее покинул. К тому времени я уже был свободен и несчастен. Брак с Зиночкой еще не был расторгнут, но мы уже жили порознь. Я жил в нашей старой квартире при ресторане, а для Зиночки, Игоря и Зиночкиной матери снял квартиру в Бухаресте и отдал в их распоряжение дом в Кармен Сильва. Зиночка быстро успела настроить против меня Игоря, быстро внушила ему, что я плохой отец. Мои встречи с сыном проходили в ее присутствии (иначе я не мог увидеть Игоря) и выглядели так: мы здоровались, я пытался начать разговор, но Игорь отмалчивался и прятался за Зиночку. Она говорила с нескрываемым злорадством: «Икки не хочет видеть своего плохого папочку». На этом встреча заканчивалась. Я пытался объяснить Зиночке, что она поступает неправильно, что нельзя делать ребенка заложником наших отношений, что я люблю Игоря не меньше, чем она, что она делает меня и Игоря несчастными, но все мои объяснения были ей что об стенку горох. Она настолько озлобилась, что не внимала голосу разума. Я просил Валю помочь мне. Она несколько раз пыталась вразумить Зиночку, но не смогла. Попытка подействовать на Зиночку через ее мать тоже провалилась. Та сказала мне со злостью: «Вы имеете то, что посеяли». Мне было очень плохо. Хуже всего было сознавать то, что Зиночка калечит душу нашего сына. Что может вырасти хорошего из озлобленного ребенка? Поняв, что плетью обуха мне не перешибить, то есть — не переубедить Зиночку, я с зимы 1939 года перестал встречаться с ней и Игорем. Деньги им отправлял с посыльным или передавал через Валю.

У матери с отчимом тоже произошла неприятность. Сестра Катюша, спокойная послушная девушка, вдруг выкинула фортель — уехала в Америку со своим приятелем Виктором Мажаровым. Мажаров, сын русских эмигрантов, вывезенный из России в трехлетнем возрасте, приехал в Бухарест из Загреба. Он говорил всем, что учится на режиссера, но на самом деле нигде не учился и не работал. На что он жил, я не знаю. Возможно, ему присылали деньги родители, возможно, он спекулировал на бирже или занимался мошенничеством. От такого прохиндея всего можно было ожидать. Катюша познакомилась с ним в театре, во время антракта. Случайно разговорились, и пошло-поехало. Мажаров внушил Катюше, что в ней пропала великая драматическая актриса, и уговорил ехать с ним в Голливуд. Мажаров был уверен в том, что его и Катюшины таланты будут оценены там по достоинству. О режиссерских талантах Мажарова я судить не могу, так как не видел ни одной его постановки, но сестру свою знаю хорошо. Она прекрасная танцовщица и неплохая эстрадная певица. Голос у нее не сильный, но приятный. Задатков драматической актрисы в ней нет ни на грош. Я ей так и сказал тет-а-тет, когда пытался отговорить от опрометчивого шага. Она обиделась и порвала отношения со всеми нами. Виновным я себя не считаю. Должен же кто-то сказать правду человеку, витающему в облаках. Если не родной брат, то кто еще скажет? Катюша уехала, и с тех пор от нее не было никаких вестей. Уже более десяти лет нет ничего. Хочется думать, что у нее все хорошо, да как-то в это не верится. Я же знаю Катюшу, то есть знал ее такой, какой она была. Она была вспыльчивой, но отходчивой. Трудно представить, что она может таить злобу годами. Да и за что на меня злиться, ведь я хотел ей помочь. Тяжело вспоминать о Катюше. Сразу же приходят на ум более глубокие мысли о том, насколько хрупко человеческое счастье. Казалось, совсем недавно все у нас было хорошо. Мы с Зиночкой любили друг друга, у нас рос сын, сестры мои готовились стать артистками, мечтали о славе и всем прочем. А что осталось в 1940 году? Мы расстались с Зиночкой, сына я, можно сказать, потерял, Катюша уехала… После отъезда Катюши мать с отчимом испугались, что и Валя может сделать что-то в том же духе, и поспешили выдать ее замуж за Петра Попеску, тромбониста оркестра филармонии. Петр покорил моих родителей своей рассудительностью. Он и в самом деле весьма здравомыслящий человек, кроме того, он бережлив и, в отличие от большинства музыкантов, не прикладывается к бутылке. Но у любой медали есть обратная сторона. Петр ужасно скучный тип. По характеру он совершенно не подходит веселой и бойкой Вале. Она несчастлива в браке, но предпочитает не говорить об этом никому. Несет свой крест молча. Сейчас из моих кровных родственников осталась только она одна. Мама умерла, Катюша исчезла, а Игорь меня знать не хочет.

В октябре 1940 года я задумался о возвращении в Кишинев. В советский Кишинев. Это решение начало зреть в моей душе сразу же после того, как Кишинев стал советским, и за четыре месяца созрело окончательно. Я пришел в советское посольство в Бухаресте и сказал, что хотел бы вернуться в родной Кишинев. Сотрудник, который со мной беседовал и принял мое заявление, сказал, что к ним уже поступило несколько тысяч заявлений от бессарабцев и что перед принятием решения прошлое каждого заявителя внимательнейшим образом изучается. «Враги Советской власти нам не нужны!» — сказал он, испытующе глядя мне в глаза. Я объяснил, что я не враг, что я никогда не служил у белых и вообще не сделал за всю свою жизнь ничего антисоветского. Сотрудник посольства предупредил меня, что раньше марта 1941 года ответа ждать не стоит. Заявлений много, а проверка — дело долгое. В феврале другой сотрудник сказал мне, что решение по моему вопросу пока еще не принято, и предложил навести справки в мае… Я так и не получил ответа до начала войны. Понимаю, что в то время дипломаты были заняты более важными делами. Отношения между Румынией и Советским Союзом ухудшались с каждым днем. Гитлер ввел в Румынию войска, готовясь к нападению на Советский Союз. Война была на пороге.