Петр Демидов - На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Наш комбриг принадлежал к той части командного состава, которых называли «академиками», то есть офицерами, окончившими академию. У Липатенкова за плечами была академия имени Фрунзе. Он имел также и штабной опыт работы, на Калининском фронте возглавлял штаб 10-й механизированной бригады.

Принимать дела, как положено по уставу, знакомиться с личным составом у Липатенкова не было времени. Все это приходилось делать по ходу подготовки частей к предстоящим боям. Его всегда видели строгим, подтянутым, в выглаженной форме и до блеска начищенных сапогах.

В этом отношении он был примером всему офицерскому составу. С подчиненными разговаривал ровно, не повышая голоса. Мне потом не раз приходилось встречаться с комбригом по служебным делам. Бывают начальники, к которым идешь, даже если тебя вызывают, с большой неохотой, опасаясь получить выговор, разнос, услышать грубость. К Липатенкову офицеры шли спокойно, знали, что он выслушает, даст четкие и ясные указания, если надо, чем-то поможет. Словом, это был не только старший начальник, но и прекрасной души человек. Жизнь дана была ему на добрые дела, только мало ее отпущено.

В штабе бригады я узнал и некоторую информацию о своем друге Юре Гиленкове. Его дивизион расположился недалеко от деревни Ивня. Едва у меня появилось свободное время, я отправился к реактивщикам в гости. Гиленков встретил меня радостным возгласом:

— Смотрите, какие люди! Гроза немецких танков собственной персоной — Петр Демидов. Я ожидал тебя раньше!

— Ты все шутишь, Юра, — возразил я. — Где уж тут стать грозой немецких танков. Пока мы видели их на картинках, бить же только учимся, строим, укрепляем позиции.

— Признаться, и нам некогда почивать на лаврах, дел хватает, хотя мы народ кочующий, постреляли — и в кусты, — все также балагурил Гиленков. — Ладно, пойдем, покажу тебе свое хозяйство.

«Хозяйство» у Гиленкова было солидным. Кроме реактивных установок БМ-13, в дивизионе имелось несколько грузовых и легковых машин. Легковушки в основном трофейные, но все на ходу. Угощали меня и «эрэсовским» обедом, приготовленным настоящим шеф-поваром, которого все звали не по имени-отчеству, не по званию, а коротко — Паша. Паша до войны работал в каком-то известном московском ресторане, на фронте готовил для генералов, но за пристрастие к выпивке был изгнан. Гиленков рассудил проще: если в меру, пусть пьет, главное, чтобы хорошо готовил.

Во время этой поездки я познакомился с начальником штаба дивизиона РС капитаном Георгием Сидоровичем, человеком, резко контрастирующим по своему характеру с Гиленковым. Если Юра был весельчак, с огромным чувством юмора, то у Сидоровича постоянно просматривалась какая-то «испанская грусть». Внешне красивый, с открытой душой и лицом, рослый, плечистый, он всегда обращал на себя внимание, особенно армейских дам. В него была влюблена медсестра корпусного медсанбата Тамара Василенок, и у них завязался роман.

В бригаде многие знали, что Жора — единственный сын генерала Сидоровича, начальника военных сообщений Московского военного округа. Родители души не чаяли в своем сыне. Он любил музыку, хорошо знал литературу. Ему бы преподавать в университете, а он избрал профессию военного.

Как-то Сидорович появился в нашем дивизионе с ответным визитом. Приехал он на трофейном мотоцикле с коляской, причем прикатил на бешеной скорости. Часовой предупредил меня о появлении в расположении дивизиона лихача-капитана. Я вышел ему навстречу. Пригласил в дом, угостил обедом, приготовленным не шеф-поваром, а нашей хозяйкой. Мы мило и откровенно беседовали. Сидорович говорил доверительно, я это чувствовал, но очень скоро заметил, что мой собеседник сводит всю фронтовую жизнь к роковым обстоятельствам. Уже собираясь уезжать, он трагически произнес:

— Все было бы хорошо, Петр Михайлович, но меня почему-то преследует одна мысль, что жизнь должна не сегодня-завтра оборваться. Я это твердо знаю. И не возражай! Тебе «моей судьбы не разделить со мною». Это еще Пушкин сказал.

Мне сразу вспомнилась Ясная Поляна, лейтенант Гордин. Тот тоже говорил о скорой смерти, потом вдруг застрелился. Но с Гординым случилось несчастье — тяжелая контузия, на этой почве психическое расстройство. Теперь же я видел перед собой пышущего здоровьем парня, которого хотел понять, доказать ему, что судьба — это стечение обстоятельств, что есть же все-таки сила воли…

Сидорович резко поднялся, видимо, его задели мои нравоучения. Он сказал:

— Поговорим на эту тему, дорогой Демидов, в другой раз. Засиделся я у тебя, а дела ждут. А то твой друг Гиленков, еще чего доброго, начнет с меня снимать стружку. «Судьба свела случайно нас». А вот это уже Лермонтов.

Он вскочил на свой мотоцикл и с неимоверной скоростью помчался в свой дивизион, а я смотрел ему вслед, ломая голову, почему человек захандрил. На фронте все проявляется разом, как у хорошего фотографа отпечаток. Но свои размышления я свел к одному: несчастливая любовь!

Сидорович был для меня загадкой. Если не из-за любви, то его могла захватить хандра по каким-нибудь религиозным предрассудкам. Почему-то мне пришли на память слова поэта и мыслителя Николая Огарева:

Георгий Сидорович вроде бы не из таких, но в дальнейшем в нем стали происходить резкие перемены, причем не в лучшую сторону. Капитан запил, осунулся, стал угрюмым, но держался, никому не выдавая своей тревоги. Работы в период подготовки к боям было невпроворот, и Гиленков не замечал каких-либо перемен в своем начальнике штаба.

Я виделся с Сидоровичем еще несколько раз, потом начались бои, и наши встречи прекратились. В ходе боев я получил ранение, более месяца находился в госпиталях, в дивизион вернулся только в конце августа, когда армия приступила к освобождению украинских земель. Только тогда мне удалось кое-что узнать о капитане Сидоровиче.

Все-таки его предчувствия сбылись. Капитан Сидорович вел колонну дивизиона. Наши танкисты только что выбили немцев из какого-то большого украинского села, и они отступали в юго-западном направлении. Нужно было дать по ним залп из «катюш». Сидорович решил осмотреть местность, откуда предстояло произвести выстрел. Вместе с командиром батареи Озеровым он направился к небольшой высоте в сотне метров от дороги. Здесь оказалось минное поле, которое еще не успели разминировать наши саперы. Прогремел взрыв. Оба офицера погибли. На похороны сына приезжала мать…

На войне не знаешь — выживешь ли вообще? Конечно, чувство самосохранения всегда присутствует, но себе говоришь, что если погибнешь, то всего только один раз, а от чего — бомбы, снаряда или шальной пули — все равно. Только человек, к которому подступает смерть, наверно, это чувствует.