Петр Демидов - На службе у бога войны. В прицеле черный крест

С наблюдательного пункта я заметил, как на скатах высоты показалась новая волна немецких танков. Доложил Мироненко:

— Сейчас у нас будет настоящее пекло!

Командир дивизиона, на мое замечание почти не отреагировал, спокойно продолжал руководить боем. Артиллеристы усилили огонь по движущимся чудовищам с крестами на бортах. Вот вспыхнул багровым пламенем один «тигр», за ним второй, третий… Мотострелки забрасывали танки гранатами, били из противотанковых ружей. На горизонте вставали новые, уходящие в небо черно-сизые дымы горящих машин. Их насчитывалось уже более полутора десятков.

Дивизион вел стрельбу с закрытых позиций, а затем и прямой наводкой, стволы орудий накалялись так, что краска на них горела и пузырилась. Грохот стоял невероятный. Батарейцы работали у орудий, как черти в аду, их лица были покрыты пороховой гарью, даже трудно было узнать, кто есть кто. Говорить об усталости не приходилось, но выдерживать такую нагрузку было чрезвычайно тяжело. Бой, однако, еще не закончился. Четыре атаки отбиты, в 13 часов началась пятая.

461-й артдивизион держался из последних сил. Противник все же прорвал нашу оборону, захватил поселки Калинине и Озеровский. В связи с этим оказался оголенным левый фланг танковой армии. В этой ситуации Катуков ставит командиру мехкорпуса Кривошеину новую задачу: через Кочетовку выйти в район Грозное — Лучки, овладеть поселком Озеровский и установить связь с 5-м гвардейским танковым корпусом. Для прикрытия прорыва на стыке 5-го гвардейского танкового корпуса и 1-й танковой армией из резерва фронта была передана 29-я истребительно-противотанковая бригада.

И все же бои 7 июля были неимоверно тяжелыми. Несмотря на огромные потери, гитлеровцы продолжали наступать, держа направление на Обоянь. Правому флангу нашей бригады стала угрожать опасность. Комбриг Липатенков, маневрируя своими силами, бросил в бой последние резервы. Положение спасла авиация. «Илы» хорошо поработали на поле боя и на какое-то время приостановили продвижение немецких танков. Мы уже считали, что силы у них иссякли, но нет, наступление продолжалось. Бригада дрогнула и с боем стала отходить на север.

Немцы обошли наш наблюдательный пункт, в пылу сражения никто не заметил, как мы оказались у них в тылу. «Тигры» ползли на огневую позицию. Мироненко приказал всем батареям развернуть орудия фронтом и выбивать вражеские танки, затем, подойдя ко мне, не приказал, а попросил:

— Вот что, Петя, ситуация сложилась критическая, дуй на 2-ю батарею, там большие потери. Организуй отпор! Да, не забудь отдать распоряжение командиру взвода управления огнем немедленно поменять наблюдательный пункт, перенести его на высоту 255,6. Я еду на 3-ю батарею. Положение там тоже неважное.

Больше капитана Мироненко я не видел. Когда добрался до 2-й батареи, бой с танками уже заканчивался. Несколько «тигров» и «пантер» горело на бугре недалеко от огневой позиции. Три пушки оказались разбитыми, два панцерника добивали последнюю — четвертую, которая, уже будучи поврежденной, продолжала стрелять. Оставшиеся в живых батарейцы последними выстрелами заставили назойливых немецких танкистов ретироваться.

Делать нечего, надо уходить в тыл, увозить раненых. Подбитое орудие я приказал бойцам прицепить к тягачу и немедленно уходить с поля боя. Наша колонна из нескольких потрепанных машин с поврежденной пушкой двинулась на север. Идти пришлось низинами, чтобы не заметили немецкие танкисты и не расстреляли остатки 2-й батареи.

Колонна отошла от огневой позиции метров на триста. Пока все шло благополучно, но как только она поднялась на возвышенность, начался обстрел. Стало ясно: немцы нас обнаружили и решили добить окончательно. Спрятавшись в складках местности, я приказал остановить колонну и переждать артобстрел. Выйдя из машины, вытащил карту из планшетки, чтобы сориентироваться, куда двигаться дальше. Рядом со мной все время находился ординарец Вася Коробков, не отстававший ни на шаг, всегда готовый чем-то помочь. В это время раздался свист снаряда, который разорвался недалеко от нашей колонны. Немцы возобновили обстрел и били с закрытых позиций по площадям. Второй снаряд разорвался рядом. Вася упал раньше, а меня взрывной волной подбросило в воздух и швырнуло на землю. Поднявшись, я почувствовал боль в правой ноге. Дотронулся до бедра — пальцы стали липкими от крови. Подбежавший ординарец утащил меня в кювет. Сняв с себя нательную рубаху, он разорвал ее на части и стал делать мне перевязку. Кровь просачивалась сквозь штанину, бурое пятно увеличивалось с каждой секундой.

Сознание работало четко, я понял, что рана моя не такая опасная, как у других бойцов. Самое удивительное заключалось в том, что проклятый маятник — «убьют-ранят», беспокоивший меня третьи сутки, больше не стучал. Предчувствия оправдались, я получил свое. Мистика, да и только!

Когда меня подняли и положили в машину, я приказал командиру батареи Заварзину взять под свое командование колонну и как можно быстрее прорываться на север. На склоне оврага машину бросало из стороны в сторону, и каждый толчок причинял раненым неимоверные страдания. Но приходилось терпеть. Вскоре машины добрались до штаба бригады.

Ранеными занялись медики из санитарного взвода, каждому была оказана первая помощь — введена противостолбнячная сыворотка и сделана перевязка. Хотя я потерял много крови, но чувствовал себя вполне сносно, даже вспомнил, что у меня в кармане находится гербовая печать дивизиона. Увидев начальника «СМЕРШа» бригады подполковника Минкина, передал ему печать и попросил возвратить ее командиру дивизиона капитану Мироненко. Я еще не знал, что капитан погиб.

На санитарной машине меня отправили в тыл, в полевой госпиталь, расположенный в какой-то деревне километрах в двадцати от переднего края. Мест в домах и палатках, занимаемых этим санитарным учреждением, не хватало. Много раненых лежало прямо на лугу под палящим солнцем, терпеливо дожидаясь, когда их перенесут в операционную. Здесь же солдаты-санитары уложили и меня. Я лежал на траве, вспоминая бой 2-й батареи. Бойцы дрались до последней возможности, до последнего снаряда, об этом говорили разбросанные кругом стреляные гильзы. Вот уж поистине:

Рана стала беспокоить меня. Звать санитаров или врачей не было никакого смысла: все они устали, ходили с красными от бессонницы глазами. Боль с каждой минутой усиливалась, становилось невмоготу. Ближе к вечеру, когда жара немного спала и потянуло холодком, я решил дело «спасения конечности» взять в свои руки, подозвал рядом стоящего легкораненого солдата и попросил его отвести меня прямо в операционную. Мы потихоньку, на трех ногах двинулись по направлению к большой армейской палатке с надписью «Операционная». К счастью, попал я туда вовремя: только что освободился операционный стол, на который по приказу женщины-врача меня и уложили санитары. Не успел оглянуться, как оказался без сапог, ножницами мне разрезали штанину, и врач без всякого наркоза стала копаться в моей ране, пытаясь найти злополучный осколок. Помнится, я вел себя прилично, не стонал, не ругался, а лишь грыз уголок простыни, засунутый вместо кляпа мне в рот кем-то из санитаров.