Петр Демидов - На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Осколок врач не нашла, только обработала рану йодом и громко крикнула:

— Следующий!

Конвейер по изъятию металла из человеческих тел работал исправно. Искать этот проклятущий осколок, засевший где-то глубоко в мышцах бедра, в условиях полевого госпиталя врач посчитала нецелесообразным и отправила меня во фронтовой госпиталь.

Так через несколько дней я оказался в эвакогоспитале № 1914, который находился в лесной зоне близ Воронежа, недалеко от станции Гравская. Но и тут ногу резать не стали, да и сам я не очень настаивал. Постепенно рана начала затягиваться, а костыли на первых порах помогали передвигаться из палаты в перевязочную и обратно.

Сознавая, что придется поваляться в этом госпитале какое-то время, чтобы стать на ноги, я смирился со своей участью. А с осколком, заверили меня врачи, жить можно, тем более что он находится в бедре, а не у сердца.

Так и получилось — осколок я продолжал носить в своем теле и дальше. Но через тридцать лет он стал «путешествовать» по мышцам от середины бедра. Рентген это подтвердил. Потом хирург разрезал подкожный бугорок, и кусочек металла чуть больше ногтя сам выпал наружу. Вот так:

В палате нас было четыре офицера: кроме меня, еще три танкиста. Все получили ранения на Курской дуге. Сразу же выявился лидер, как это бывает в большом или малом коллективе. Им стал старший лейтенант по имени Миша. К сожалению, фамилии своих «сопалатников» уже не помню, а вот имена память держит, вероятно потому, что обращались мы друг к другу не по званию или фамилии, а по имени. Все мы были почти ровесники, каждому по двадцать с небольшим лет. Да и как не запомнить красавчика Костю, в которого влюблялись медсестры нашего отделения, или Колю, милого, доброго парня, от общения с которым на душе становилось тепло и радостно.

И хотя у Миши было тяжелое ранение, вел он себя геройски, мы никогда не видели, чтобы он жаловался на свою судьбу. Знаток басен, поговорок, исторических анекдотов, неистощимый юморист, он всегда веселил нашу дружную компанию, что не хуже лекарств помогало выздоровлению.

Рядом, в смежной палате, размещались солдаты, человек пятнадцать. Тоже молодежь. Из-за отсутствия отдельных мест к ним подселили какого-то железнодорожного начальника, лет за пятьдесят, еврея по национальности. Он оказался случайным «самострелом». В военное время начальнику полагался наган для самообороны, но обращаться с ним он не научился. Однажды решил почистить оружие, по неосторожности нажал на курок и прострелил себе ногу. Ранение переносил тяжело, все время стонал, охал и ахал на всю палату, по ночам никому не давал спать. Миша, наш «Д'Артаньян» (так называли его медсестры), сказал как-то утром:

— Хватит этому типу хныкать и нюни распускать, будем делать из него мужика!

Перед врачебным обходом в палате появилась молодая сестричка, делавшая нам уколы в мягкое место. Улыбнувшись, она прощебетала:

— Как спали, мушкетеры?

Тут наш красавчик Костя решил брать быка за рога:

— Ой, не говорите, сестра, нашему Мише ночью стало плохо, жаловался на ломоту в пояснице, а мы собирались вместе погулять по лесу. Хотим взять и Мишу, но у нас нет коляски. Расстарайтесь для нас, и мы вас век не забудем.

— Чего не сделаешь ради послушных пациентов, — сказала медсестра и удалилась.

После завтрака у нашей палаты уже стояла коляска, на которой обычно возят тяжелобольных. Мы посадили в нее Мишу, и дополнительно, чтобы создать видимость безнадежного человека, повезли к железнодорожнику. О чем говорил танкист с этим евреем, нам неизвестно: процесс воспитания проходил при закрытых дверях. Только нашего железнодорожника трудно было узнать. Он совершенно преобразился, повеселел, стал разговорчивым, и самое главное — оказался интересным собеседником. Установив с ним дипломатические отношения, мы частенько включали его в свою компанию, когда уходили на прогулку. Не Мишу везли в коляске, а «самострела». Тем временем он рассказывал нам случаи из «жизни железнодорожника».

Время шло, и мы заметно окрепли, даже Миша пошел на поправку, чему радовалась вся наша палата, а он однажды с каким-то мрачным видом заявил:

— Скучно мы, братцы-мушкетеры, живем, даже, я бы сказал, неинтересно: жратвы маловато, выпить нечего, развлечений никаких. Разве это жизнь?

— А что ты предлагаешь? — оживился Коля, наш скромный сотоварищ, проводивший все время за читкой книг и газет.

«Д'Артаньян», оказывается, был горазд на выдумки. Речь повел издалека:

— Вот мы тут валяемся уже вторую неделю, при этом забыли совершенно, что медсестры, прежде чем уколоть наши задницы, протирают их спиртом. Спирт — это же выпивка. Что касается закуски, так она водится на кухне. Соображаете?

Мы, конечно, сразу сообразили, на какой путь толкает нас старший лейтенант. Путь не то что совсем преступный, но зато с некоторым налетом авантюризма: спирт можно раздобыть у медиков, закуску — на пищеблоке. Распределили роли: Костя работает с медсестрами и достает спирт, я, как бывший старшина, занимаюсь кухней, халдею Коле достался сектор культуры. Общее руководство, разумеется, за Мишей.

У раненых из смежной палаты я узнал, что из их состава старшая медсестра назначает дежурного по кухне. Это правило надо было распространить и на офицерскую палату. И вот я предстаю перед старшей медсестрой, еще не состарившейся матроной, и уговариваю ее, что лучшего дежурного по кухне, чем я, быть не может. Она с удивлением посмотрела на меня: все обычно отказываются от дежурства, а тут человек сам напрашивается, и дала «добро».

На следующий день я уже в роли дежурного ходил по кухне и балагурил со всем персоналом, договорился с поварами, чтобы они «мушкетерской» палате давали увеличенные порции, ибо, если мы не будем поправляться ускоренными темпами, фронт без нас развалится, немцы начнут наступление и госпиталь будет эвакуирован куда-нибудь в Сибирь.

Мой треп воспринимался как треп, но кухня стала нас «подпитывать», причем весьма существенно. В процессе моей «пищеблоковской» деятельности я познакомился с поварихой, женой офицера, воевавшего на каком-то фронте. Вместе с ребенком она оказалась в госпитале случайно, дома у нее не было, родные погибли. У меня с ней установились дружеские отношения. Часто, глядя на меня, худого и долговязого, она незаметно подкладывала в мою тарелку пожирнее кусочек мяса или мозговую косточку, чтобы я скорее поправлялся, но не забывала увеличить порцию и для моих друзей.