Лев Энгельгардт - Записки

Граф Суворов по поручению графа Петра Александровича [Румянцева], увидевшего худые успехи русских в Польше, собрал корпус тысяч в двенадцать близ Варкович, внезапно при Кобрине разбил Сираковского, который отступил к Крупчицам на крепкую позицию и получил сильное подкрепление, но и там вторично был истреблен. После сего, не давая нимало отдыха, Суворов истребил сильный корпус, бывший у Бреста Литовского под командою Макрановского. Во всех оных делах 25 тысяч поляков с их артиллериею как будто не бывало [178]; [он] прошел в три недели около пятисот верст.

О всех оных действиях мы узнали вдруг. Костюшко, уведомившись о сильном поражении его войск графом Суворовым, предписал всем бывшим польским войскам в Литве, оставя оную, соединиться с ним. Князь Николай Васильевич перестал страшиться, приказал Дерфельдену теснить отступающие литовские войска. Скоро мы настигли оные, и до самого Белостока ежедневно происходили арьергардные дела, подавшие случай к счастию, как я выше сказал, кн. Багратиона.

В продолжение наших действий король прусский с соединенною армией, безуспешно держав Варшаву в блокаде, отступил к своим границам. Польский генерал Домбровский преследовал прусские войска с постоянными выгодами. Ферзен потянулся вверх по Висле.

Князь Репнин хотел тем окончить кампанию, и мы получили от него повеление вступить в квартиры. Но вдруг граф Суворов прислал ордер к Дерфельдену, извещая, что Ферзен, переправясь через Вислу, под Мацевичами разбил Костюшку и взял его самого в плен, что хотя Дерфельден с корпусом и не состоит у него в команде, но чтобы сим воспользоваться и одним ударом поразить гидру мятежа, [Суворов] именем ее величества повелевает форсированным маршем гнать ретирующиеся литовские войска и с ним соединиться, а князю Репнину о том от себя сообщить. Дерфельден колебался в том повиноваться, но граф Зубов настоял, и мы тотчас выступили. На пути прибыли в корпус 700 казаков-черноморцев, которые поступили в авангард; кошевой Чапега с своим полковником, обвешанным крестами, явился в команду к графу и, проходя одно местечко, увидев поросят, сказал своему полковнику: «Алексей Семенович [179], видишь, какие гладкие поросята, чего глядишь?» Тот сейчас соскочил с лошади, несколько их поймал, заколол и положил к себе в торбу. Вот какие войска!

Мы уже настигли арьергард Гедройча при переправе его через Буг [180], близ деревни Поповки, и как черноморцы донесли, что поляки, переправившись, ломают мост, а по той стороне в лесу засели их егери с пушкою и не допускают черноморцев тому воспрепятствовать. Граф Валериан Александрович [Зубов] был с Софийским карабинерным полком и всеми при нем бывшими волонтерами, а полковник Рарок, посадив своего полка гренадер на лошадей из фруктового обоза, прискакал к графу. Подъехав к берегу, чтобы узнать, в котором месте был тот мост, Рарок сказал: «Господа, разъезжайтесь, неприятель, увидя генерала, окруженного столь многочисленною свитой, будет по нему стрелять». Мы только что от него отъехали, и я был от графа шагах в 10-ти, как вдруг роковое ядро фунта в полтора оторвало у графа левую ногу, а у Рарока правую, и то был от них последний выстрел. Графа отнесли в лощину; со всех сторон собрались медики и занялись отнятием его ноги, а Рарок оставался без малейшей помощи. Я велел его полка гренадерам положить его на плащ и отнести его в Поповку, в господский дом, тут находившийся, куда после операции и графа перенесли. Так как не скоро сделана была операция и много вытекло крови, то Рарок на другой день и умер.

При графе оставлен был батальон егерей, а войска и все волонтеры выступили и на другой же день под Кобылкою присоединились к армии графа Суворова, в соединении бывшего корпуса Ферзена, где я имел чрезвычайное удовольствие прибыть к своему полку, который был под начальством прикомандированного подполковника Бибикова.

Нельзя умолчать случая, который послужить может примером не бояться смерти, и что она находит свою жертву не там, где ее ожидают. Один лифляндский 4-й егерский батальон командуем был подполковником Шпарманом, человеком пожилым, небогатым, женатым и обремененным большою семьей. Во время нашего похода он говорил, что как он пойдет после кампании в отставку, то и не желает рисковать своею жизнию, что ежели бы кто захотел принять его батальон снисходительно, то он рад бы его был сдать, а самому выпроситься в отпуск впредь до отставки. Граф Зубов был ко мне благосклонен и обещал мне доставить тот батальон, и у нас с Шпарманом почти сделано было условие. Но так как он с сим батальоном оставался при графе и не подвергался опасности, то он мне и отказал в сдаче. Я был на прагском штурме, остался здоров, а он занемог горячкою и через несколько дней умер.

22-го октября подошли [мы] к предместию Праге, укрепленному крепким ретраншаментом, занятым 30 тыс. человек польского войска; но [он] был так обширен, [что] чтобы хорошо оный защитить, по крайней мере, надобно было быть сильнее втрое. В ту же ночь заложено было несколько батарей и для прикрытия оных ложемент. 23-го числа канонировали ретраншамент, на что и нам отвечали, без большого вреда с обеих сторон.

Слабая сторона ретраншамента правого фланга была со стороны Вислы, для чего между сею рекою и болотом, поросшим мелким лесом, был отдельный, крепко укрепленный ретраншамент, верстах в двух от главного, под начальством полковника Яблоновского. К вечеру того дня г<���енерал>-м<���айор> Денисов, с 7-ю колонной, назначенною для штурма, получил повеление обойти то болото и остановиться далее пушечного выстрела, и чтоб он по общим сигналам для прочих 6-ти колонн штурмовал отдельное то укрепление.

Мы подошли в сумерки и остановились в колонне. Во время нашего марша с другой стороны Вислы по нас стреляли из пушек без малейшего вреда.

Со мною был странный случай, подавший [повод] к разным догадкам. Ночь была холодная и небольшой мороз; легли мы несколько соснуть и прикрылись соломою, которую нашли вблиз находящемся хуторе. Поляки, усмотря нас, во всю ночь стреляли светлыми ядрами, чтобы не быть врасплох атакованными. Лишь только я задремал, как вдруг почувствовал, что кто-то меня ударил по ляшке; я думал, что со мною хотел пошутить майор Арсеньев, и я ему сказал: «Полно, брат, шалить, я было заснул». Он говорит: «Лежи смирно, возле тебя упала бомба», А как несколько времени прошло, бомба не разразилась и от трубки солома не загорелась, то я к ляшке протянул руку и ощупал каркас. Надобно было думать, что уже он, вовсе потеряв силу, подкатился ко мне и остановился; но вероятнее, что глыба земли, в которую он ударился, отбрызгнула и ударила меня.

По сделанной диспозиции, по первой сигнальной ракете войска должны были сформироваться в колонны, по второй идти к назначенным пунктам и остановиться на пушечный выстрел, по третьей штурмовать. Первый сигнал, видимо, мы просмотрели; по второму встали, а по третьему тронулись, но уже услышали крик штурма и открывшийся огонь; почему в ретраншаменте противу нас поляки, будучи предупреждены, встретили нас из всех дефензий [181]сильным ружейным и картечным огнем, так что голова колонны остановилась на несколько минут. Но Денисов велел принять влево по болоту, и мы по пояс в воде вошли в ретраншамент, поражая бегущих к Праге, куда мы уже вошли в порядке. Там мы нашли всех в разброде и на грабеже. Вскоре поставлены были батареи по берегу Вислы и открыли канонаду по Варшаве; мост поляки успели разобрать.