Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

Предполагается, что в те годы было репрессировано несколько сотен тысяч членов партии, может даже, до миллиона. По тем же предположениям, карательные меры выкосили до 80 % старой партийной гвардии.

В массе своей — и без того количественно невеликой — она ушла из жизни, оставив лишь отдельные осколки. Из коренных большевиков, составлявших в 20-е годы верхний слой партии, сохранились отфильтровавшиеся «крепкие сторонники», а на деле соучастники Сталина да несколько активных в прошлом партийцев, по тем или иным причинам избежавших тяжелой доли своих товарищей (Петровский, Подвойский, Стасова, Литвинов, Коллонтай, Сольц и др.). К ним можно добавить и какое-то количество старых большевиков из числа рядовых ленинской когорты. Ясно, что ни те, ни другие никакой сколько-нибудь заметной роли в делах партии уже не играли.

И все же завершение разговора о старой партийной гвардии на такой ноте не соответствует действительной характеристике её великого значения и исторической роли, всей её деятельности, проникнутой духом социального оптимизма. Один из лучших её представителей — Алексей Иванович Рыков за десять лет до своей гибели пророчески сказал: «Будет ли Зиновьев или нет, будет ли Рыков или нет, Коммунистическая партия останется. Октябрьская революция нас переживет…»

В этой рыковской фразе два ключевых слова — «партия и революция», «революция и партия». Инверсия их произведена здесь не случайно. Чтобы свершить революцию, прежде всего нужна была партия. В свою очередь победившая революция потребовала партию осуществления её свершений. Эти две жизни коммунистической партии — в борьбе за революцию и в борьбе за воплощение её завоеваний — определили и два главных взаимосвязанных этапа в жизни Рыкова.

Между клеммами каждого из них — многообразные и подчас эпохальные события с их буднями и радостями, страданиями и даже горем. Думается, мы только сейчас, на новом витке своего социального опыта, начинаем по-настоящему всматриваться в то, изначальное для нас время. Во всяком случае, впервые вглядываемся без искажающих окуляров в его людей, по существу, заново и только-только приоткрываем страницы их жизни и свершений, стараемся распознать в сохранившихся фото- и кинодокументах облик тех, кто когда-то был известен стране, а потом растворился в потоке исчезновения.

Начальность такого шага сказалась и на этой книге, определила эскизность сделанной в ней первой попытки рассмотреть основные вехи революционной и партийно-государственной деятельности Рыкова сквозь призму его времени. Политическая биография Рыкова, как и ряда его современников-большевиков, ещё не изучена. Осуществление последнего требует выхода за «биографические рамки», нового, научного осмысления целого ряда общих проблем истории дореволюционной и особенно советской эпох. В связи с последним следует подчеркнуть значение уже развернувшейся в этом направлении работы. Хотя в данной книге в силу её характера нет отсылок на современные исследования историков и других обществоведов, появление её вне этих исследований, без опоры на них было бы невозможно.

Предлагаемая вниманию читателей книга подготовлена, невзирая на неминуемые издержки, как только появилась потребность в публикации подобных изданий. Однако, будучи написанной, так сказать, «по горячим следам», она совсем не случайна. Её первоначальные «следы» уходят в минувшие десятилетия.

Алексей Иванович Рыков принадлежал к тем политическим лидерам, о которых ещё долго уважительно помнят в народе и после того, как они перестают занимать высокие посты. В этой связи вновь обратимся к воспоминаниям К. Симонова, относящимся примерно к первой половине 30-х годов, то есть ко времени, когда после «разгрома правых» (1929) уже прошло несколько лет. В разговорах, пишет он, которые тогда велись, «проскальзывали и ноты симпатии к Рыкову и Бухарину, в особенности к последнему, как к людям, которые хотели, чтобы в стране полегче жилось, чтобы было побольше всего, как к радетелям за сытость человека, но это были только ноты…». Вспоминая последующее время, относящееся к политическим процессам 1936–1938 годов, К. Симонов вновь отмечал: «К Бухарину, в какой-то мере Рыкову было… какое-то застарелое чувство приязни».

Народная память истончается не разом. Те «ноты», о которых говорит К. Симонов, беззвучно перешли в последующие десятилетия. Начав на рубеже 40—50-х годов работать над материалами газет и журналов первых послеоктябрьских лет, стенограммами партийных съездов и конференций, съездов Советов РСФСР и СССР, а также рядом других изданий — все они, между прочим, находились в открытом хранении центральных библиотек, — автор этой книги уже тогда обнаружил для себя огромное количество статей, публикаций докладов и речей ведущих политических деятелей Советской страны — Рыкова, Бухарина, Зиновьева, Каменева, Троцкого и многих иных, чьи фамилии упоминались в ту пору с отрицательным знаком.

Познавательный вначале интерес к этим материалам резко усилился после XX съезда КПСС (1956), когда он, казалось, вот-вот приобретет и практическое значение. И вправду, во второй половине 50-х и в 60-е годы истории советского общества было возвращено немало достойных имён. Но скоро этот процесс стал притормаживаться, а затем и уперся в глухую стену. Советские историки и их наука пережили новую — давайте не убоимся этого сильного, но все же точного выражения — трагедию. Не успев ещё по-настоящему повернуть к Клио, они очнулись во второй половине 80-х годов в объятиях совсем другой музы — Полигимнии, сочиняющей, если верить древним грекам, бодренькие песнопения с закрытой покрывалом головой, а следовательно, и с закрытыми глазами.

Но тем не менее импульс, данный треть века назад, пробился через толщу брежневско-сусловской застойности, чем и объясняется относительно быстрое появление современных, пока, может, только предварительных, публикаций на ещё вчера наглухо закрытые темы. В их числе и эта книга о Рыкове.

Его личная жизнь затронута в ней лишь скупыми штрихами, пример тому — уже упомянутый эпизод, связанный с парижской улицей Мари-Роз. Но есть ещё один адрес, о котором сразу нужно сказать. Московская Бойцовая улица, конечно, иная, нежели парижская Мари-Роз. Но название её по-своему символично для семьи Рыковых. Здесь живёт хрупкая и вместе с тем по-настоящему мужественная женщина, прошедшая через страшные почти два десятка лет тюрем, лагерей и «бессрочной ссылки» — Наталия Алексеевна Рыкова-Перли, единственная дочь Алексея Ивановича и Нины Семеновны. Её однокомнатная квартирка примечательна той вызывающей глубокое уважение скромностью, которая определена не трудовой пенсией хозяйки, а внутренне присущим ей строем жизни, отражающим нравственный облик и Рыковых-старших.