Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

Немецу был предоставлен содоклад, и он, не жалея сил и времени, тщетно пытался убедить конгресс в справедливости своей концепции. Затем последовали дебаты. Было много ораторов, много страсти, много острых столкновений.

Наконец перешли к резолюции, выдержанной в стиле доклада Г. В. Плеханова. Напряжение дошло до высшей точки. Даже на журналистской трибуне стало жарко. Голосовали по нациям. Потом объявили, результат: за резолюцию было подано двести двадцать два голоса, против резолюции — пять, воздержались — семь. Пять отрицательных голосов принадлежали группе Немеца, а среди семи воздержавшихся были пять финнов и два представителя турецких армян. Зал огласился шумными аплодисментами. Острый вопрос был решен, и решен правильно и принципиально. Но какой огромной затраты страсти и энергии это стоило конгрессу!..

А вопрос о войне?

Здесь картина была совсем иная. Вопрос о войне тоже был передан в комиссию, но эта комиссия имела всего лишь два кратких и формальных заседания, потом была избрана подкомиссия для выработки проекта резолюции, который затем почти без прений был принят третьим и последним заседанием комиссии. На пленуме конгресса по вопросу о войне выступили восемь ораторов, но в их речах не чувствовалось той страсти и того возбуждения, которыми сопровождалось обсуждение чешского вопроса. Чем объяснялось такое поведение конгресса? Оно вытекало из тогдашнего соотношения сил на конгрессе, в котором явно (хотя и не вполне заметно для глаза современника) брало перевес оппортунистическое крыло социализма. В самом деле, каково было положение?

Внешне на конгрессе по этому вопросу обнаружились как будто бы две различные линии, которые в тогдашнем просторечии именовались «немецко-австрийской» и «англо-французской».

Позиция немцев и австрийцев сводилась к тому, чтобы, ссылаясь на резолюцию Штутгартского конгресса 1907 г. о милитаризме и войне, доказывать, что нет оснований идти дальше принятых там решений. Решения же эти гласили, что в случае угрозы войны рабочие для ее предупреждения «применят те меры, которые кажутся им наиболее эффективными», а в случае возникновения войны они будут «всеми силами стремиться использовать вызванный войной экономический и политический кризис для раскачки народа и тем самым для скорейшего приведения к концу капиталистического классового господства». Формулы, как видим, были весьма общие и в достаточной мере «каучуковые». Конкретно, по мнению немцев и австрийцев, это означало, что, борьба против войны может и должна вестись только легально-парламентскими средствами.

Позиция англичан и французов выглядела несколько иначе. Они заявляли, что со времени Штутгарта опасность войны сильно возросла и что поэтому теперь требуется нечто большее, чем то, что было решено в 1907 г. Отсюда они делали вывод, что легально-парламентские средства борьбы должны быть дополнены прямым действием масс», т. е. полуреволюционными или даже просто революционными выступлениями пролетариата. Французы при этом настаивали на устройстве в случае войны всеобщей стачки, а англичане готовы были удовлетвориться лишь стачкой рабочих военной промышленности и транспорта. Впрочем, в своих практических выводах предложения французов и англичан почти совпадали.

Главными ораторами были от немцев — Ледебур, от австрийцев — Реннер, от французов — Вайян, от англичан — Кейр-Гарди. Меня особенно поразил последний. Лидер Независимой рабочей партии говорил, как всегда, искренне, горячо, вдохновенно, но… Впрочем, приведу лучше две небольшие выдержки из его речей.

«Рабочие достаточно сильны, — заявил Кейр-Гарди, — для того, чтобы предупредить войну… Мы восхищены тем, что они (датские и норвежские социал-демократы. — И. М.) не удовлетворились требованием сокращения вооружений, а высказались за полное разоружение своих стран. В истории человечества будет записана новая славная страница, когда найдется народ, который первым разоружится, совсем уничтожит оружие. Тогда ни одно государство, даже Россия, не осмелится напасть на такую безоружную страну, ибо подобное нападение означало бы вызов чувству справедливости и свободолюбия всего мира».

Эти выдержки говорят сами за себя.

А в кулуарах конгресса происходили горячие дискуссии среди делегатов, и были такие — особенно из числа реформистов, — которые доказывали, что большая война теперь вообще невозможна. И подтверждение приводились два главных довода: во-первых, что ткань мировых экономических связей слишком плотна и не может потерпеть разрыва, вызываемого войной; во-вторых, что психика современного человека слишком утончена и не в состоянии вынести ужасов войны.

Вот какие рассуждения велись накануне мировой войны!

Когда прения по вопросу о войне пришли к концу, перешли к решению. И что же оказалось?

Вандервельде от имени Бельгии внес предложение: «Конгресс постановляет передать дополнение Кейр-Гарди — Вайяна Международному социалистическому бюро для изучения и поручает ему составить отчет о содержавшихся в этом дополнении предложениях следующему Международному социалистическому конгрессу».

Бельгию поддержали Германия, Голландия, Австрия, США, Польша. К ней в конце концов присоединились и англичане. Конгресс приветствовал формулу Вандервельде. Единение, таким образом, было достигнуто, но за счет чего? За счет отказа что-либо решить.

Это было знаменательно. Четыре года спустя окончательно созрели плоды копенгагенских настроений. Перед лицом великой исторической проверки, пришедшей в 1914 г., представители обеих линий — «немецко-австрийской» и «англо-французской» — оказались одинаково банкротами. В частности, Вайян в годы первой мировой войны стал одним из самых ярых социал-шовинистов.

Случайно у меня сохранилось письмо, которое я спустя несколько дней после окончания конгресса отправил своему брату, находившемуся в Москве. В нем я между прочим говорил:

«Очень поразил меня метод работы конгресса. Раньше я себе представлял, что все делается на пленарных заседаниях конгресса. Я знал, конечно, что в ходе работы таких конгрессов создаются комиссии и подкомиссии, но мне казалось, что они являются лишь подсобными техническими органами. Теперь я увидел, что сильно ошибался. На самом деле вся основная {24} работа конгресса проделывается в комиссиях, здесь именно разыгрывается настоящая борьба мнений (если на очереди стоит спорный вопрос) и здесь определяется характер принимаемых решений… А пленум? Пленум, как правило, лишь утверждает выводы комиссий да служит ареной для состязания различных златоустов в красноречии».