Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

Как сейчас вижу Чичерина тех дней. Его полутемная мансарда глядела своим единственным окном на закопченные лондонские крыши. В ней было сыро и неуютно. Посредине стоял простой четырехугольный стол без скатерти, на котором в каком-то фантастическом беспорядке перемешивались книги, газеты, письма, тарелки, чашки, объедки колбасы, недопитые бутылки лимонада. В углу находилась небрежно застланная кровать, на которой Чичерин любил сидеть во время разговоров с посетителями. На полу, вдоль стен, подымались горы сваленных в кучу бумаг, газет, тетрадей, памфлетов, листовок, толстых словарей, пузатых справочников, многотомных энциклопедий. Горы эти были так высоки, что доходили до подоконника, и так широки, что между ними и столом едва можно было протиснуться человеку. Печатные материалы буквально затопляли комнату, их шелестящие волны все больше захлестывали даже чичеринскую постель. Все это, конечно, было покрыто густым слоем пыли и лондонской копоти, заставлявших чихать каждого гостя. Хозяйка дома вначале пыталась вести борьбу с хаосом, царившим в комнате странного постояльца, но, убедившись в тщетности своих усилий, скоро махнула на Чичерина рукой.

Впрочем, дома Георгий Васильевич бывал мало: только ночью и утром. Уже тогда у Чичерина развилась привычка работать очень поздно, до двух-трех часов ночи, привычка, еще более усугубившаяся позднее, в годы его деятельности на посту народного комиссара иностранных дел. Около полудня Чичерин обычно покидал свою мансарду и начинал путешествие по Лондону. Он был очень активен, секретарствовал в меньшевистской группе, участвовал в разных организациях и кружках, всегда что-то устраивал, всегда кому-то помогал, всегда о чем-то совещался с товарищами. Дела было много, и день уходил незаметно. Поздно вечером Чичерин возвращался в свою мансарду и, наскоро поужинав, принимался за ночную работу.

А работы была уйма. Она как-то самопроизвольно рождалась и множилась, вытекая из особенностей его натуры. В характере Чичерина было много благородства и страстной преданности делу. Чем бы Чичерин ни занимался, он всегда хотел получить наилучшее из всех возможных решений. Он всегда старался все предусмотреть, обо всем позаботиться, ко всему быть готовым.

Помню, как-то в начале 1913 г. я совершил довольно обычное в те времена «рефератное турне» по эмигрантским колониям Бельгии и Франции. Устраивал это «турне» Чичерин, живший тогда в Париже. Надо отдать ему справедливость, все было организовано прекрасно, и мои доклады на собраниях колоний происходили в срок и при переполненных залах. Но какой энергии это стоило Чичерину! Сколько писем и телеграмм он отправил в связи с моей поездкой! Сколько самой трогательной заботы он проявил в отношении меня, аккуратно извещая о расписании пароходов и поездов, которыми я должен был пользоваться, об адресах квартир, где я должен был останавливаться! Георгий Васильевич не гнушался никакой черной работой, если то было необходимо в интересах дела.

В Лондоне эти свойства Чичерина не только не ослабели, а, пожалуй, еще более усилились. Покидая утром свою мансарду, Чичерин надевал длинную, широкую крылатку, купленную им, видимо, в Баварии. Когда-то крылатка была красивого темно-зеленого цвета, но в лондонские дни она выглядела сильно выцветшей и поблекшей. Однако Георгий Васильевич по принципиальным соображениям не считал возможным купить новую. Карманы крылатки всегда были туго набиты письмами, отчетами, справками, газетными вырезками и всякими иными материалами. Кроме того, Чичерин носил с собой довольно большой коричневый чемоданчик, т. е. английский эквивалент портфеля, в котором у него хранились блокноты, копирки, бумаги, грифельная доска для вычислений и, наконец, «стило», или стеклянная палочка в форме карандаша, с помощью которой можно было через копирку писать сразу в 5 экземплярах. Сколько раз бывало он заходил ко мне, в мое скромное обиталище, и, сообщив какую-нибудь очередную новость, вежливо спрашивал: — Я вам не помешаю? И, когда я отвечал, что, конечно, не помешает, Чичерин тут же выгружал содержимое своих глубоких карманов, открывал чемоданчик и принимался за работу. Я сидел и читал или писал, а Чичерин рядом занимался своими делами: просматривал письма и документы, с помощью «стило» размножал ответы, сочинял листовки или готовил материал для речей и докладов. Потом Чичерин надевал свою крылатку и отправлялся на какое-нибудь следующее свидание, где повторялось то же самое.

В те годы некоторые товарищи любили подтрунивать над изумительной сосредоточенностью, над феноменальной работоспособностью Чичерина. Но как эти качества ему пригодились позднее, когда я {19} стал наркомом иностранных дел!..

Из вопросов, которые в дни моей эмиграции больше всего занимали Чичерина, мне особенно запомнились два.

Первым вопросом был английский Комитет для помощи политическим каторжанам в России. Своим появлением он был всецело обязан Чичерину, который выдвинул эту идею. Ее поддержали все эмигрантские организации. Чичерин нашел англичан, которые вошли в Комитет. Среди них были социалисты, радикалы, даже либералы. Чичерин весьма ловко и тактично руководил деятельностью Комитета. Главной помощницей его тут была некая Бриджес-Адамс, одна из тех англичанок, которым в жизни не повезло, И которые поэтому всю свою страсть и все свое упорство вкладывают в какое-нибудь «cause» (дело, идею), почему-либо воспламенившее их воображение или тронувшее их сердце. В годы, предшествовавшие первой мировой войне, Бриджес-Адамс была ярой суфражисткой [43], била стекла магазинов и нападала на депутатов парламента. Теперь, когда она встретилась с Чичериным, образы героических борцов революционного движения России захватили ее воображение. Бриджес-Адамс загорелась этим новым «cause» и стала душой Комитета помощи политическим каторжанам.

Официальной задачей Комитета были сборы и пересылка денег революционерам, томившимся в царских тюрьмах. Однако под искусным руководством Чичерина Комитет очень быстро вышел за эти узкие рамки и постепенно превратился в политический орган, ведущий систематическую агитацию против царизма. Комитет собирал и публиковал материалы о зверствах тюремщиков и жандармов, устраивал митинги протеста против жестокого обращения с заключенными в различных «предварилках» и «централах», организовал в парламенте запросы по поводу массовых арестов и репрессий в России. Царское посольство в Лондоне нервничало и выражало английским властям недовольство тем, что они допускали существование Комитета, но Чичерин и Бриджес-Адамс только посмеивались и удваивали свои усилия. Штаб-квартирой Комитета был большой пустынный дом на Лексэм Гарденс, 96, Кенсингтон, каким то чудом уцелевший у Бриджес-Адамс среди обломков ее жизненного крушения. Так как у хозяйки не хватало денег для его содержания, внутри дома всегда было холодно, пыльно, неуютно. Но это не отражалось на работе Комитета. Мне часто приходилось бывать в доме Бриджес-Адамс, и в памяти моей, как на фотографической пластинке, запечатлелась типичная картинка…