Василий Козлов - Люди особого склада

К нашему счастью, в этот критический момент на остров прибежали Роман Мачульский, Гальченя, Филиппушка, Костюковец и несколько партизан из отряда Патрина. Мы продержались на острове дотемна, а потом отошли.

Эсэсовская экспедиция ничего не дала. Гитлеровцы ни одного отряда не уничтожили, ни одного партизана не поймали! Народные мстители мужественно выдержали тяжелые испытания и вышли из борьбы победителями.

А как дела Бондаря? Болезнь свалила меня. Несколько дней я лежал с высокой температурой и ничего не слышал о нем. Во время блокады положение у Алексея Георгиевича было, пожалуй, более сложным, чем у нас. Держать его при себе мы не могли. Наступили холода, и в наших землянках, которые мы выкопали на бугорках среди болот, было сыро и неуютно. Он лежал в деревне Барикове, в той же хате, в которой мы положили его, когда привезли с Червонного озера. Его прятала и за ним ухаживала наша связная, трактористка Настя Ермак. Этой женщине мы верили. Изредка приезжал Заболотский врач Крук. Он заведовал районной больницей в нашей зоне и лечил партизан. За эти месяцы доктор Крук вылечил немало раненых красноармейцев, все они теперь находились в партизанских отрядах.

Перед блокадой я поручил Роману Наумовичу забрать Бондаря, но сделать этого не удалось. Когда Мачульский с двумя партизанами пришел в Бариков, там уже были гитлеровцы. По улице сновали патрули, на подходах в деревню и на скрещении дорог стояли пулеметы. Нельзя было и думать о перевозке Алексея Георгиевича на новое место, — это могло бы плохо кончиться. Мачульский пробрался в Настину хату — она была свободна от постоя гитлеровцев потому, что у Насти было трое детей. Узнав, что он хочет забрать Бондаря, Настя заволновалась и решительно запротестовала.

— Значит, вы мне не доверяете? — чуть не плача, говорила она. — Значит, у меня ему плохо, не смотрю за ним, не забочусь о нем? Повезете в лес, чтоб там больной человек замерзал, голодал, рану свою гноил…

Настя поклялась, что, если нужно будет, погибнет, но оправдает доверие обкома и партизан.

Так Алексей Георгиевич и остался на старом месте. Во время моей болезни Роман Наумович старался обходить вопрос о Бондаре. Теперь же мне стало лучше, и Мачульский рассказал мне о нем. Я послал к Алексею Георгиевичу Гальченю.

Герасим Маркович переобулся в лапти (на задания он всегда ходил в лаптях), положил в карман пистолет, за пояс заткнул топор и пошел. Вечером он вернулся, и его рассказ о Бондаре очень нас взволновал. Алексею Георгиевичу пришлось немало пережить. Эсэсовцы, должно быть, узнали, что в Барикове стоял партизанский отряд. На следующий день они произвели в деревне повальный обыск: обшарили все закоулки, взломали в хатах полы, прощупали штыками сено и солому на гумнах.

Бондарь лежал в боковушке за печью. Куда деваться? Нога сильно распухла, температура высокая — шевельнуться нельзя. Если бы Настя и захотела бы перенести его в другое место, одна она все равно не смогла бы этого сделать. Бондарь остался на старом месте. Что будет, то будет! Может случиться, что фашисты полезут на чердак, взломают полы, везде обнюхают, а у себя под носом не посмотрят. Перед самым обыском Настя пошла на хитрость. Она размела по всей хате кучу мусора, размазала глину, вылила на пол ведро воды, разбросала дрова, ухваты и ушла. Перед уходом она приказала старшей дочери Оле, чтобы она не пугалась фашистов, и сказала бы им, что мамы нет дома.

Минуты ожидания были самыми тяжелыми как для Бондаря, так и для Насти. Алексей Георгиевич находился в трудном положении: он не мог ни спрятаться, ни сопротивляться. Скорей бы кончилось это томительное, напряженное ожидание. Найдут — все патроны им, один себе. Не найдут, все обойдется хорошо, будет понемногу поправляться. Ему еще никогда так не хотелось жить, как в эти минуты.

Во дворе послышались шаги, чужая речь, и кто-то с размаху ударил ногой в дверь. В хату вошли эсэсовцы. Алексей Георгиевич рассказывал нам потом, что в тот момент он чувствовал себя совсем спокойно, его нервы были ко всему подготовлены…

Увидев беспорядок и невообразимую грязь в хате, каратели остановились на пороге. Меньшие дети бросились прятаться на печь. А Оля, преодолевая страх, осталась сидеть на лавке.

— Кто ест дома? — крикнул один из эсэсовцев.

Девочка вздрогнула, но не встала с места. Она вытянула вперед свою тонкую ручонку и, делая мучительное усилие, чтобы не расплакаться, долго держала ее перед собой. Девочка показывала фашистам на дверь. Показывала, а сказать в первую минуту ничего не могла. Только через некоторое время, когда один из эсэсовцев повернулся уже, чтобы выйти, Оля крикнула отчаянным голосом:

— Мама во дворе, пошла за дровами!

Дети на печи заплакали. Гитлеровец крикнул что-то и махнул рукой. Они отправились в хлев, обыскали все уголки в клети, в сенях, слазили в погреб, а в хату больше не возвращались.

На этот раз все обошлось хорошо, Настина находчивость оправдала себя. Вернувшись в хату, она места не находила от радости: обнимала детей, целовала Олю за то, что та сделала все как нужно.

До вечера хозяйка не прибирала в доме. Она боялась, что гитлеровцы вернутся. В этот раз они не зашли, зато в следующие дни заглядывали в Настину хату очень часто. И каждый раз хозяйка находила способ отвести глаза врага от боковушки за печью: то прикидывалась глухонемой, то укладывала детей в постель и говорила, что в хате сыпной тиф.

Так Алексей Георгиевич был спасен.

Когда наши партизаны приехали за ним, Настя обиделась до слез.

— Пусть еще немного побудет, — горячо просила она, — хоть до тех пор, пока на ноги встанет…

А как встанет, сам пойдет, куда ему надо. Провожу и надежную дорожку в лес покажу.

На этот раз мы не могли удовлетворить просьбу отважной женщины. В конце концов гестаповцы могли узнать о Бондаре. Рисковать жизнью члена бюро обкома, а также жизнью Насти и ее детей было нельзя.

Настя согласилась с этим, но начала просить о другом. Ей хотелось знать, где будет находиться Бондарь, можно ли будет приходить к нему, чтобы помогать Алексею Георгиевичу по-прежнему. Это было чувство сестры, которая беспокоится о жизни любимого брата.

Партизаны заверили ее, что Алексей Георгиевич будет обеспечен прекрасным уходом. Однако Настя не успокаивалась и добивалась своего.

Некоторое время спустя мне пришлось побывать в Барикове. Узнав, что приехали из подпольного обкома, Настя сразу пришла ко мне.

— Как Алексей Георгиевич? — спросила она.

Я сказал, что Бондарь чувствует себя неплохо, поправляется и скоро начнет ходить. Он передавал привет и благодарность за хлопоты и доброе отношение к нему. От своего имени и от имени партизан я поблагодарил Настю за спасение Алексея Георгиевича.