Владимир Гузман - Тропой священного козерога, или В поисках абсолютного центра

Айварас поведал, что, сидя наверху, на скалах Заминкарора, и медитируя, он принял окончательное решение оставить карьеру номенклатурного театрального деятеля в Литве и отправиться в неизвестное, желательно — за океан. Это сидение наверху, на семи ветрах, наверное, можно было бы назвать ваю-хотрой — посвященной Ваю как космическому ветру странствий. Айварасу тогда, как я полагаю, удалось очень точно настроить парус своего «кармического швертбота»: через два с половиной года он улетел в Америку и вскоре присоединился к Раму в Бостоне. Вяйно, напротив, ни от чего отрезаться было не нужно. По крайней мере от карьеры — точно. Затрудняюсь определить, какую хотру делал Вяйно, но траектория его телепортации в Шиаиы, вскоре после отъезда туда Айвараса, говорит сама за себя.

Вяйно. Испытывая, в противоположность Айварасу, сложности в практике знакомства с нужными людьми и попадания в нужные ситуации, Вяйно решил справиться с задачей по-македонски: «разрубив» все одним ударом. Этим ударом должен был стать дерзкий побег из Союза через Финляндию. Вяйно привлек к этой затее своего приятеля Мадиса, и они вдвоем отправились летом 1984 года в район советско-финской границы в Карелии. Проникнув в запретную зону, беглецы шли исключительно в темноте, а днем отлеживались где-нибудь в укромном месте. Потом нужно было выйти на патрульную полосу и определить график смены дежурных нарядов. Для этого приятели с неделю лежали в кустах, внимательно фиксируя все передвижения на контрольной полосе и помечая их в специальном дневнике. Наконец, график патрулей был установлен. Путь лежал через болота. На этот случай заранее были припасены надувные детские игрушки, типа лягушек или крокодилов, которые позволяли держаться на воде и не тонуть в глубоких местах.

Почти сутки двигались они через болото. Не ели до этого несколько дней. Наконец, достигли спасительного финского берега. Впрочем, «спасительного» в больших кавычках. По существовавшему тогда двустороннему договору, финская сторона выдавала советской всех обнаруженных на своей территории перебежчиков. Тем не менее финские хуторяне, а подчас и сами пограничники, проявляли сочувствие к прибалтам и, к примеру, бежавших на Запад эстонцев не выдавали, позволяя им спокойно добираться до шведской границы, лишь по ту сторону которой начиналась для советских беженцев уже истинная свобода. Вяйно с Мадисом тоже добрались до шведской границы и сдались американцам в Стокгольме. Их признали политическими беженцами и впустили в Штаты.

Так Вяйно, вслед за Айварасом, буквально в тот же год оказался в Нью-Йорке, получив место сотрудника Эстонского дома в Рокфеллер-центре. Наш литовский друг в это время уже красил дома в Массачуссетсе, а я все еще бился за выезд.

Но все это было еще впереди. А пока мы сидели у костра, ели американский изюм и какие-то рэди-сэндвичи, презентованные Айварасу в Москве «на дальнюю дорогу» Томом, и обсуждали результаты полученного в горах критического опыта.

В окрестностях нашего лагеря я набрал большой кулек ароматических трав для чая. Смесь получилась и в самом деле неплохая. Однако самое интересное произошло позже, незадолго до моего собственного отлета за океан. Как-то раз я совершенно случайно наткнулся в своей таллиннской кухне на жестяную коробку с остатками травного сбора. Я не придал этой заначке никакого значения и просто заварил из нее вечерний чай. А ночью мне приснилась наша Гора жизни у булыжной набережной Ягноба, Дом обитания и Вяйно с Айварасом — словно два ангела, с освещенными предзакатными лучами бронзовыми телами. Когда я проснулся, то сразу понял, ЧТО ЗА ЧАЙ выпил накануне. К сожалению, этого сбора было только на одну заварку, так что нового опыта с чайной машиной времени было уже не повторить.

Недалеко от Душанбе, километрах в пятидесяти на север, в сторону Анзобского перевала, сразу за Гушарами, в Варзоб вливается бурная Сиёма — горная река, берущая начало на фанских вершинах, в окрестностях Ходжи-Оби-Гарма. В ущелье Сиёмы, часах в двух подъема от моста по Варзобскому шоссе, располагалась гидрологическая станция, которой было суждено сыграть выдающуюся роль в истории развития йоги, мистики и магии в СССР. Эта станция была превращена ее сотрудниками в ашрам, вокруг которого уже с конца семидесятых начали собираться на летний сезон различные люди, искавшие возможности позаниматься йогой в условиях умеренного горного ландшафта, близкого по своим природным характеристикам к классическому гималайскому. Надо сказать, что местность вокруг сиёминской станции соответствовала всем мыслимым стандартам почти идеально: не очень далеко от города, но и не близко, не слишком высоко в горах, но в двух часах перехода отсюда — совершенно тибетское плато, а чуть дальше — снежные перевалы.

Контингент станции обычно состоял из трех человек: начальника и двух сотрудников. Из всей команда на станции, как правило, присутствовало только двое, тогда как третий отгуливал, а возвращаясь к условленному сроку, приносил с собой новые запасы еды. Вся работа состояла в том, чтобы дважды в сутки замерять уровень воды в одном боковом ручейке и передавать результаты по специальной связи в центр. Все остальное время можно было делать асаны, пранаяму и медитировать, чем на станции преимущественно и занимались.

Начальником станции был Леня Бобров. Некогда он изучал на факультете восточных языков бенгали и хинди, потом его послали в Индию на стажировку. В Индии Леонид законтактировал с йогами, начал ездить на различные семинары и медитации, брал личные уроки у известных гуру. В таком режиме пробыл он в Индии примерно год, а затем, с напрягом, вернулся в СССР. Но работать в советской системе уже не смог. Йога взяла свое. В конце концов, он устроился в гидрологию, где, будучи человеком неглупым и точно знающим, что ему нужно, нашел для себя оптимальный вариант — место начальника горной станции. Главным кумиром Лени был Айенгар, а хатха-йогу он выполнял на таком уровне, каким мог похвастаться разве только Шива.

Помимо Лени на станции тогда работали Федор Федорович и Коля-шиваит. Федор Федорович был некогда учеником бурятского старца Готавона — гуру легендарного маэстро-тантрика Бидии Дандарона, посаженного в начале семидесятых за «разврат» и погибшего в лагере. По словам Феди, «белый старец» большую часть времени проводил в медитациях, причем от постоянного сидения в «лотосе» ноги у него совершенно онемели и самостоятельно передвигаться он уже не мог.

Стены в душанбинском доме Федора сплошь увешаны танками, повсеместно расставлены медные будды и другие бурханы, горят лампады и курятся ароматические аграбатти из сибирского кедра, приготовляемые ламскими послушниками в отдаленных ретритах забайкальских Саян. Окна зашторены даже днем. Федор Федорович любил покой. Упор в йоге он делал, прежде всего, на брахмачарье. Коля-шиваит был, напротив, йогом-силовиком, выстаивавшим, в буквальном смысле слова, в ширшасане (это когда на голове) по четыре часа кряду! Коля состоял в личной переписке с самим великим Шиванандой, которого принимал за личного махагуру. Я подарил экипажу «Сиёмы» несколько самиздатовских томиков Раматамананды. Особое внимание на эти тексты обратил Федор Федорович — более других из всей троицы склонный к медитации.