Светлана Богословская - Капкан для птиц

— А вас в это время не было в морге? — спросил он у подсудимого.

«Вот еще один… Как я тогда мог быть в морге?..» Вслух мужчина только сказал:

— Ваша честь, если бы я тогда был в морге, то сейчас не стоял бы, вернее, не сидел бы перед вами.

«Сам запутался», — подумал он, так как говорил он это все стоя.

— Так, говорите, в морге была ваша жена? — опять заговорил прокурор.

Судья посмотрел на прокурора. Он знал, что тот сейчас опять спросит, что она там делала, и объявил перерыв.

Несмотря на перерыв, зал судебных заседаний не покинул никто, кроме судьи. Он опять заставил себя долго ждать. Видимо, переваривал происходящее. Прокурор долго не выходил из зала, но, поняв, что перерыв затягивается, все же вышел: без него все равно не начнут. Действительно. Кто вопросы интересные будет задавать, и не по одному разу?

Судья пил кофе, курил в своем кабинете. Хорошо, когда все идет как по маслу. Раз, и проскочило. Все правильно, все сошлось. Проблем никаких. Город маленький, сейчас быстро слух пойдет, что покойник ожил, матери малолеток взбаламутятся, жизни никому не дадут.

Судья курил не спеша, смотрел на улицу через решетки на окнах. «А свободен ли я?» — подумал он вдруг. В зал судебных заседаний идти не хотелось. Набравшись мужества, судья надел на себя мантию и, зачем-то прочитав «Отче наш», направился в зал судебных заседаний.

«Встать, суд идет!» — как всегда, уверенно произнес он. Все присутствующие дружно подчинились. «Можно сесть». Все дружно сели.

— Продолжаем судебное следствие, давайте без протокола, — сказал судья.

— Не возражаю, — ответил прокурор.

— Не возражаю, — это уже адвокат.

«А зачем нам протокол?» — подумал мужчина в черном свитере.

— На чем мы остановились? — спросил судья.

— На жене. Что она делала в морге? — опять сунулся со своим вопросом прокурор.

Судья строго посмотрел на него.

«Это будет длиться вечность. Срок отсижу в этом суде», — подумал подсудимый и в очередной раз мобилизовал свою любезность:

— Ваша честь! Я готов все рассказать суду и прошу зафиксировать мое чистосердечное признание. Моя жена опознавала мой труп.

— Это мы уже слышали, — сказал прокурор, — не нужно повторяться.

— С вашего позволения, я продолжу. Жили мы с женой плохо. Я гулял. Часто не ночевал дома. Мы были на грани развода. Я тогда сильно пил и по пьяни залетел в тюрьму на семь лет. Жене моей ничего не сообщили. Я тоже ей не писал все эти годы: не думал, что она меня искать начнет. А она заявление в милицию написала о моей пропаже. Начали искать по моргам и больницам, ну и нашли труп мужчины, в котором она меня и опознала. Похоронила честь по чести. Оплакала, — все как положено, хороший, говорит, был муж. А потом замуж вышла за другого. Но справку о моей смерти сохранила. Ребенок сиротой был признан, а она — вдовой. Деток еще нарожала. Мужик хороший ей попался. Я пришел, она беременная была. Открывает дверь, а я вот он! В обморок упала, еле успел ее поймать, а то бы ребенка лишилась. Плачет, кричит, прощения у меня просит: «Прости, что замуж вышла. Я ведь не знала, что ты живой», — и справку о смерти мне тычет. «Прости, что живой!» — Повернулся и ушел из дома, но справку о смерти с собой забрал.

Все слушали как завороженные. Некоторые женщины прослезились.

В зале судебных заседаний опять с волнением ожидали, когда же закончится очередной затянувшийся перерыв. Судья, как всегда, не спешил. На этот раз он пришел налегке. В его руке было несколько листков, а тяжелого тома уже не было. Одной рукой он, как всегда, придерживал мантию.

«Встать, суд идет!» Судья читал долго. Все в зале и мужчина в черном свитере в «клетке» стояли и внимательно слушали речь судьи. Не все, что он говорил, было понятно неискушенному в юридической науке человеку. Наконец все услышали: «На основании гл. 4, ст. 24, п. 4 УПК РФ, в связи со смертью обвиняемого, уголовное дело закрыть. Справку о смерти приобщить. Освободить из зала суда».

Этого уже не было в протоколе. Это был шок для всех. Прокурор, казалось, сейчас вспыхнет. В зале все оживились, стали громко обсуждать происходящее. Адвокат поспешил к «клетке», чтобы первым пожать руку свободному человеку.

— Умер — значит умер, чтобы тебя здесь больше никто не видел. Понял?

— Понял, — ответил мужчина.

Подошли охранники. Зазвенели ключи. «Клетка» с грохотом распахнулась. Бывший подсудимый сделал шаг навстречу свободе. Охранники достали другие ключи и расстегнули наручники.

— Вы свободны, — сказал один из охранников.

Мужчина круговыми движениями массировал запястья, на которых еще несколько минут назад были наручники. Оковы пали! Он тихо покинул зал суда.

— Оксана, неужели все это правда? Сказки энского суда, да и только! — спросила я Оксану.

— Я была на том суде. По этому делу я проходила свидетелем, единственным. Видела я, как он того мужика завалил: за то, что он ко мне приставать начал. Я только кричала ему: «Не трогай его!»

— А кто тебе этот мужчина? — спросила я.

— Мой любимый!

— Ничего себе. А где он сейчас?

— Где-то на воле, где точно, не знаю. Обещал, что приезжать будет, один раз приехал. Говорит: «Малышка моя, я ждать тебя буду», — шоколада, мармелада привез, красивых слов наговорил и уехал. И до сих пор нет его. Но я надеюсь, что он приедет.

— А ты-то как в тюрьме оказалась?

— Его ведь отпустили, а как его посадишь? Его ведь в живых нет. Да не в этом дело. Цепочка бы потянулась огромная, проще его было выпустить. Его и выпустили, а меня арестовали. Говорят: давай показания, что убила. Я в отказ. Меня в карцер с хлоркой посадили. Говорят: не выпустим, пока не сознаешься.

— С какой хлоркой?

— Вонючка такая белая, которой в общественных туалетах посыпают.

Я вспомнила сразу разъедающий глаза, нос, удушливый запах.

— Посадили меня в карцер, а там хлорка, сопли текут, легкие обжигает, дышать невозможно, ноги разъедает. Стучу в дверь карцера. Ору: откройте только, я вам все подпишу! Они этого только и ждали. А какая мне разница. Я все детство в детдоме провела. А это та же хрень.

Оксане тяжело было это все вспоминать, но она продолжала:

— Да что я. Все банально и примитивно просто в жизни. Родители — алкоголики. Им зеленый змий говорил: плодитесь и размножайтесь. Потом их родительских прав лишили, а нас, голодранцев стаю, в детский дом упекли. Они потом горе свое, что детей всех забрали, пуще прежнего в водке топить начали и вскоре умерли, не похмелившись. А вот Кристина — там совсем другое дело. Она тоже детдомовская, тоже — ни отца ни матери, только порода чувствуется, не простая она, а какой породы — и сама не знает.

Раз я пообещала Оксане, что, когда освобожусь, помогу ей найти Кристину, то посчитала нормальным кое-что спросить о Кристине. Как выяснилось, Оксана мало что знала сама. Знала, что она тоже детдомовская, Кристина Иванова, 1981 года рождения, знала, что 6 лет от звонка до звонка оттарабанила. УДО ей было не нужно: дома нет, идти некуда. Знала, что художница, очень хорошо рисует. И еще. (Это было огромной тайной, об этом, кроме Оксаны, не знал никто, она долго не решалась об этом и мне сказать, но потом все же решилась.) У Кристины был ребенок, он тоже в детском доме. Она его в тюрьме родила.