Ф. Яворский - Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина

Партия заговорщиков работала неустанно, и говорят, что молодая предводительница её, неустрашимая графиня Дашкова, убедила даже упорного Панина действовать с ней заодно, что стоило ей немало красноречия. Панин в конце концов до того увлекся её умом, её энергией и главным образом её красотой, что на старости лет даже сумел страстно влюбиться в нее. Дашкова со смехом отвергала его любовь и предложения, но не находя других средств сладить с ним, она решилась склонить его собою! После этого Панин был в её руках. Правда ли это или нет, трудно сказать, но мы ради справедливости заметим, что графиня в двух местах своих записок с негодованием опровергает этот слух, и Дидро упоминает, рассказывая о Дашковой, что она об этом говорила постоянно с величайшим озлоблением.

Но несмотря на то, что заговорщики могли рассчитывать на Разумовского и на Панина и сверх того на такое влиятельное лицо, как новгородский архиепископ, несмотря на то, что множество крайне дельных офицеров было завербовано, определенного плана действия у них не было. Связанные общей целью, они не могли согласиться в образе действия. Дашкова, съедаемая жгучей деятельностью, сердилась на товарищей за их медленность, то и дело торопила Екатерину приступить к делу и обращалась с такими проектами и требованиями к последней, что Екатерина решительно получила о ней мнение, что у неё горячка. Но на деле-то белая горячка была собственно не у Дашковой, а у нашего возлюбленного монарха. С каждым днем шел он всё быстрее и быстрее под гору одна глупость сменяется другой, одна безобразная пошлость — другой, вдвое того безобразнейшей.

Пророчество посланника Кейтса сбывалось: общественное мнение переходило от презрения к положительной ненависти.

Австрийское гонение греческой церкви в Сербии заставило многих сербов прибегнуть к императрице Елизавете с просьбою отвести им земли на юге России. Елизавета сверх земель велела им отпустить значительную сумму денег на подъем и переселение. Один из сербских поверенных — хорват, хитрый интриган завладел землей и деньгами и вместо исполнения условий, на которых была дана земля, стал распоряжаться переселенцами как своими крестьянами. Сербы принесли жалобу царице, и она велела разобрать это дело; но прежде нежели оно было доведено до конца, она умерла.

Хорват, узнав о смерти Елизаветы, явился в Петербург и начал с того, что дал по две тысячи червонных трем лицам, приближенным к Петру III. Нарышкину, который был чем-то вроде придворного шута, генералу Мельгунову и Глебову, генерал-прокурору.

Два последних при первом же удобном случае рассказали Петру о взятке. Петр был очень доволен их откровенностью, расхвалил их и прибавил, что если они дадут ему половину, то он сам пойдет в сенат и велит решить дело в пользу хорвата. Они, разумеется, поделились, а царь сдержал слово, и за две тысячи червонных потерял сотни тысяч новых переселенцев; видя, что их товарищи обмануты правительством, они не рискнули переселяться.

По окончании же этого дела, Петр услышал о том, что Нарышкин скрыл от него свою взятку, и чтоб наказать его за такой недостаток дружеского доверия, отнял у него всю сумму и потом долгое время спустя поддразнивал Нарышкина, спрашивая его «что он делает с хорватскими червонцами?»

А то вот и еще интересная страничка для характеристика царя-скомороха:

Раз после парада император, очень довольный Измайловским полком, возвращался с Разумовским домой. Вдруг слышит он издалека шум: его любимец арап дрался с профосом [2] Лицо, на обязанности коего лежало очищение ретирад, надзор за арестантами и пр. . Сначала это зрелище понравилось Петру, но вдруг сделал он серьезное лицо и обратился самым официальным образом к окружавшим его: «Нарцис — так звали арапа — не существует больше для нас».

Разумовский, который ничего не мог понять, спросил, что могло так вдруг опечалить его величество. «Разве вы не видите, — вскричал царь, как фурия, — что я не могу больше держать при себе человека, дравшегося с профосом. Он обесчещен — навсегда обесчещен». Фельдмаршал, показывая вид, что вполне разделяет мнение и глубокие соображения своего монарха, в душе же смеясь над идиотом, заметил, что честь Нарциса можно еще восстановить, проведя его под знаменами полка. Мысль эта пришлась Петру как нельзя больше по сердцу и привела его в несказанный восторг: он сейчас же велел призвать негра и приказал ему пройти под знаменами. Но это, однако, показалось Петру недостаточным, и он повелел далее оцарапать Нарциса пикой знамени, чтобы он таким образом своею кровью мог смыть нанесенную ему страшную обиду. Разумеется бедный арап чуть было не умер от страха, генералы и офицеры, присутствовавшие при этом «высокоторжественном акте», в сущности дурацкой комедии, едва, едва могли удержаться от негодования и смеха. Но Петр совершил с величайшей серьезностью весь обряд очищения Нарциса и восстановил, таким образом, поруганную честь своего любимца.

«И этот шут царствовал? — спрашивает А. И. Герцен. — Да, но зато к счастью не долго!»

Влияние возлюбленной Петра росло всё больше и больше, и её наглость решительно не знала никаких границ, и пред нею дрожали не только лица, принадлежавшие к русскому двору, — нет, даже заграничные дворы заискивали пред нею и старались угодить так или иначе «будущей» императрице, так как Петр, нисколько не стесняясь, говорил совершенно открыто «скоро и легко может прийти время, в которое Романовна будет на месте той», т. е. Екатерины.

Так напр. прусский посланник Гольце писал своему королю, что было бы очень в интересах его величества, если б король подарил графине Воронцовой букет из бриллиантов, en forme d’espalier. На что Фридрих Великий ответил ему: «Où, diable, voulez-vous que je prenne des bouquets de diamans, grands comme des espaliers; ne savez-vous que mon pays est ruiné?»

Но всёж-таки нужно отдать справедливость, что насколько Воронцова и имела влияние на петербургский и иностранные дворы, она не играла той роли, какую играли любовники цариц, к тому же и денег она таких не стоила, как например возлюбленные Елизаветы, Анны и Екатерины. Елизавета Романовна была в этом отношении скромнее, и если она получила, в сущности, довольно незначительное имение или подарки, заключавшиеся в бриллиантах, золоте и серебре, то заметим, что по свержении Петра Екатерина отобрала у своей конкурентки всё да последней безделушки, и влиятельная Романовна nolens-volens должна была по смерти своего возлюбленного искать тихой пристани, которую и нашла, став женой крайне невлиятельного и невзрачного бригадира Полянского.

Но Петр увлекался не только одной Романовной, он нередко разрешал себе и кое-какие отступления по части любви и кутил и развратничал и с другими притворными и уличными дамами. Его вечера, как уже замечено выше, носили самый безобразный характер. Пьянство царило повальное, и даже лакеи, свыкшиеся с этой обстановкой, с отвращением рассказывали о своем господине, бившем и ласкавшем их, плевавшем им в лицо, но зато и целовавшем их за это. Женщины сидели с папиросами или сигарами во рту или лежали пьяные под столом, нисколько не стесняясь тем, в какой позе. Тут были светлейшие княгини, графини и баронессы, и тут же сидели и самые последние проститутки; танцовщицы, канканировавшие пред честной компанией, стояли у его императорского величества на особенно хорошем счету и пользовались потому всевозможной высочайшей милостью, — ведь, признаться, и было за что!..