Ф. Яворский - Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина

Елизавета, погрязшая в грубых чувственных развлечениях, не вдавалась в разбор этой удивительной морали канцлерских взглядов, а 2-го сентября 1754 г. наша святая Русь праздновала с большим торжеством рождение великого князя Павла, родоначальника Салтыковской династии.

Известные мемуары Екатерины, которые 30 лет тому назад были опубликованы Александром Герценом и неподдельность коих до сих пор никем еще не была оспариваема, весьма красноречиво и неопровержимо свидетельствуют об отношении Екатерины к камергеру её супруга. Эти же самые мемуары уничтожают последние следы сомнения в том, что император Павел прямой сын Сергея Салтыкова; сама даже Екатерина не говорит того, что Павел сын её супруга Петра, которого как-никак, а на первое время сумела, однако, уверить в этом. Еще до рождения Павла, Екатерина два раза зачала от Салтыкова, но оба раза беременность не выдерживалась до конца… Итак, она счастливая мать… Салтыкова же для отвода глаз отправили в Швецию, где он имел провозгласить рождение «своего» сына, т. е. сына великого князя Петра Федоровича. Этот же пьянствовал по-прежнему и под влиянием вина радовался также великому событию и целовал по очереди своих холуев, своих лакеев…

Время летело, отношения Петра к Екатерине оставались несмотря на все старания Щоглоковой всё теми же, как то было и прежде. Елизавета стала прихварывать, на великого князя обращали поэтому ныне больше внимания, чем по сию пору; Шуваловы, Разумовские, Панины и мн. др. интриговали с великой княгиней и без неё в пользу Павла, даже в пользу несчастного Иоанна — и всего больше, разумеется, в свою собственную пользу. Великого князя не любили, он не был злой человек, но в нём было всё то, что русская натура ненавидит в немце — gaucherie, грубое простодушие, вульгарный тон, педантизм и высокомерное самодовольство — доходившее до презрения всего русского. Елизавета, бывшая сама вечно навеселе, не могла ему однако простить, что он всякий вечер был пьян; Разумовский — что он хотел Гудовича сделать гетманом; Панин за его фельдфебельские манеры; гвардия за то, что он ей предпочитал своих гольштинских солдат; дамы за то, что он вместе с ними приглашал на свои пиры актрис, всяких немок; духовенство ненавидело его за его явное презрение к восточной церкви.

Но и хорош был Петр, нечего сказать, мы это сейчас увидим.

Родная сестра знаменитой Дашковой, Елизавета Романовна, была открытой любовницей великого князя. Он думал, что Салтыков и Понятовский, эти счастливые предшественники Орловых, Васильчиковых, Новосильцевых, Потемкиных, Ланских, Ермоловых, Корсаковых, Зоричей, Завадовских, Мамоновых, Зубовых и целой шеренги плечистых virorum obscurorum, — дали ему право не слишком скупиться на свое сердце и вовсе не скрывать своих предпочтений.

Отношения Петра к его жене уже были давно таковы, что при первом представлении Дашковой, он ей в присутствии Екатерины сказал: «позвольте надеяться, что вы нам подарите не меньше времени, чем великой княгине».

С своей стороны порывистая Дашкова и не думала скрывать своего предпочтения к Екатерине. Великий князь заметил это и спустя несколько дней отвел раз Дашкову в сторону и сказал ей «с простотой своей головы и с добротой своего сердца» — как передает Дашкова: — «Помните что безопаснее иметь дело с честными простяками, как ваша сестра и я, чем с большими умами, которые выжмут из вас сок до капли, а потом как апельсинную корку выбросят за окно». При этом он разумеется намекал на отношения Дашковой к Екатерине, пред которой графиня решительно благоговела и которую обожала она, как пансионерки обожают своих старших воспитанниц.

На слова Петра заметила «бесстрашная» графиня, что императрица настоятельно изъявила свое желание, чтобы все оказывали одинаковым образом уважение как к его высочеству, так равно и к великой княгине.

Петра, Дашкова, несмотря на то, что он был её крестным отцом, ненавидела, но тем не менее ей было необходимо являться как и многим другим на его картежные попойки. Характер всех этих праздников быль немецки-казарменный, грубый и пьяный. Петр, окруженный своими гольштинскими генералами (в действительности, как передают Дашкова и др. — капралами и сержантами прусской службы, детьми немецких мастеровых, которых родители не знали куда деть за беспутство и отдали в солдаты), не выпуская вонючей трубки изо рта, напивался иногда до того, что лакеи его выносили на руках.

Как-то раз за ужином при великой княгине и многочисленных гостях зашла речь о сержанте гвардии Челищеве и о предполагаемой связи, которую он имел с графиней Гендриковой, племянницей императрицы, и великий князь, уже «зело» опьяневший, заметил, что Челищеву следовало бы отрубить голову для примера другим офицерам, чтоб они не заводили шашней с царскими родственницами. Гольштинские сикофанты изъявляли всевозможными знаками свое одобрение и сочувствие, Дашкова же не могла выдержать, чтоб не заметить, что ей кажется очень бесчеловечным казнить за такое неважное преступление.

— Вы еще ребенок, — отвечал великий князь: — ваши слова доказывают это лучше всего, иначе вы бы знали, что скупиться на казни, значит поощрять неподчиненность.

— Ваше высочество, — отвечала Дашкова: — вы пугаете нас нарочно: за исключением старых генералов, мы все, имеющие честь сидеть за вашим столом, принадлежим к поколению, не видавшему смертной казни в России.

— Это ничего не значит — возразил Петр, — хорош зато был и порядок во всём. Говорю вам, что вы еще дитя и ничего не смыслите в этих делах.

Все до одного молчали, и когда графиня заметила великому князю, что она в виду этого не может не радоваться тому, что его тетушка еще здравствует и занимает престол, великий князь удивительно посмотрел на смелую молодую женщину и вместо того, чтобы ей на это что-нибудь сказать, он удовлетворился тем, что высунул ей язык, — милая шутка, нечего сказать, и он часто употреблял ее вместо ответа — и в особенности будучи в церкви.

Но вот настал декабрь месяц, и слухи о серьезном состоянии здоровья императрицы проникали в народ всё более и более, а в конце месяца (1761 г.) появилась даже официальные бюллетени, сообщавшие о тяжкой болезни её величества. Видя приближающуюся кончину Елизаветы и боясь быть оставленным всеми, неуклюжий Петр Федорович принялся угощать и ласкать офицеров и всё это делал с чрезвычайной неловкостью. Орловы, Дашковы и пр. — партия Екатерины — смотрели на приближавшийся переворот крайне серьезно, и если Екатерина и уверяла свою подругу графиню Дашкову в том, что у неё насчет ближайшего будущего нет никакого плана, что она отдается на Божию волю и на него одного полагает свои надежды, то она говорила это, обманывая преданную ей Дашкову, так как судьбу свою поручила она далеко не одному только Богу, но и Григорию Орлову, с которым вместе она обдумывала свой план, и Орлов в тиши уже вербовал гвардейских офицеров.