Виктория Миленко - Куприн: Возмутитель спокойствия

О том, что делал Куприн в Вильно и Ровно, неизвестно, а вот о Риге писал очень подробно. Он хорошо знал этот город, часто бывал здесь и раньше, а теперь с грустью отмечал приметы замершей, насторожившейся жизни: «Ах, есть ли на свете зрелища печальнее опустелых домов, вымерших портов и остановившихся заводов?» («Лифляндия»). Александр Иванович беседовал об отношении к войне с рижанами разных национальностей, и каждой посвятил в очерке главку: «Латыши», «Немцы», «Евреи», «Русские». Латыши устали от притеснений немецких баронов, не считавших их за людей, и мечтали о том, что разгром Германии заставит тех умерить гонор. Местные немцы пытались доказать свою приверженность России. Евреи считали, что любая война им невыгодна, потому что им всегда достается больше всех, но и они выказывали приверженность великой России. Однако некий русский архитектор развеял иллюзии и уверил, что не стоит расслабляться: «...некоторые прибалтийские поместья принадлежат... подданным враждебной страны. <...> Они стремятся воспитывать своих детей в Германии. <...> Очень часто разбогатевший рижский негоциант выгодно прекращает свое дело, передав его германскому подданному, а сам навсегда переселяется в Германию» («Лифляндия»).

Поговорив с ранеными, опросив гражданское население, Куприн вернулся в Гатчину. И с ним, судя по всему, прибыли пациенты лазарета. Со 2 октября он начал действовать официально. Его будни тут же описал корреспондент «Биржевых ведомостей» (1914. 16 октября):

«И Куприн, который только что вернулся из своей поездки в Западный край, и его семейство очень довольны своими пациентами, десятью рядовыми, прибывшими сюда из Сувалок.

Все они разных полков, и в этом смысле рассказы их очень разнообразны. Простая обстановка семьи сразу преодолела тот ледок неловкости, который неизбежен при первых соприкосновениях раненых солдат с “не своим братом”, интеллигентом. Первые ответы: “так точно” и “никак нет” сменились словоохотливостью и откровенной беседой...

Вся хозяйственная ответственность за больных, помимо обычного надзора представителей Красного Креста, лежит на жене писателя Е. М. Куприной, которая несет добровольные обязанности с лаской и радушием настоящей русской женщины. При больных сиделки и санитары. Маленькая дочь Куприных играет с больными в шашки и в “кончину”, — специальную солдатскую игру.

Нередко выздоравливающих посещают и представители местной интеллигенции, и простой народ. Тяжелораненых нет, — большинство накануне полного выздоровления. Все с нетерпением ждут вестей с родины и завидуют тем из своих собратьев, которые уже получили из дому ответы на письма, посланные туда из Гатчины. Находятся и доброхотные чтицы и читатели, знакомящие раненых с газетными новостями и литературными произведениями и уходя награждающие солдат “гостинцем”.

— На днях один из них, юморист по существу, насмешил, — рассказывает А. И. — После чтения их наградили лакомствами. Солдат хвастает мне своей сумочкой и говорит:

— Вот сегодня... заработали!..» [297] Кручинин Н. У А. И. Куприна // Биржевые ведомости [Петроград]. 1914. 16 октября. № 14440.

Этих солдат можно видеть на сохранившихся групповых снимках: все на одно лицо, бритые головы, с усами, у некоторых руки на перевязи. А Куприн надолго запомнил всех десятерых: «...красавец Балан, и рыболов Тунеев, и длинный Мезенцев, и ловкий Досенко, и добродушный татарин Собуханкулов, и веселый Николенко, и мастер вырезать из дерева игрушки Пегенько, и Шилько... и Аксенов, и Прегуадзе» («А. Н. Будищев», 1916).

Писатель вспоминал, как генерал Дрозд-Бонячевский приезжал инспектировать лазарет: «...он неизменно интересовался тем, что читают солдаты. Одобрял “Новое время” и “Колокол”. Не терпел “Речи” и “Биржовки”. “Слишком либера-а-а... И надеюсь также, что сочинений Куприна вы им читать не даете. Сам я этого писателя очень уважа-а-а, но согласитесь с тем, что для рядовых солдат чересчур, скажем, преждевре-е-е...”» («Шестое чувство»). Генерал, конечно, опасался распространения здесь «Поединка». Жизнь покажет, насколько он был прав.

В октябре 1914 года Александр Иванович испытал самое сильное «дежавю»: он снова надел мундир поручика. Признавался: «Я совсем не ожидал, что меня так взволнует простое, казалось бы, но непривычное дело — надеть мундир. Однако я пережил такое же волнение, как когда-то давно, перед производством в офицеры» [298] Интервью // Новь. 1914. 13 ноября. № 3. . И в этом Куприн не был одинок: в те дни мало кто отказал себе в удовольствии примерить мундир или костюм сестры милосердия.

Ничто так не погружает в роль, как форма. Так и видим Куприна, который в обмундировании подтягивается, выпрямляется и, рассматривая себя в зеркале, картинно отдает честь. Такой забытый жест...

Это преображение запечатлел гатчинский фотограф Владимир Веревкин, сделавший серию снимков. Куприн в мундире. Офицер Куприн держит на коленях дочь Ксению в костюмчике сестры милосердия. Офицер Куприн с женой: Елизавета Морицовна в костюме сестры милосердия с медалями на груди. И комментарий прессы: А. И. Куприн призван из запаса, жена вместе с ним отправляется в действующую армию. Комментарий, заметим, не совпадал с изображением. На фуражке Куприна отчетливо виден над кокардой крест ополченца. Значит, он шел на войну добровольцем. И потом, в отличие от читателя 1914 года, мы теперь знаем, что Александр Иванович был не в запасе, а в отставке. Однако легенда прижилась, обросла «бородой». Уже в эмиграции парижская «Иллюстрированная Россия» писала (1938. 10 сентября):

«...Куприн, если бы захотел, был бы освобожден от службы. Говорили, что государь, когда ему доложили о призыве из запаса прапорщика Собинова и поручика Куприна, приказал их обоих “беречь”.

Государь, значит, ценил Куприна, даже написавшего “Поединок”.

Но Куприн “освободиться” не захотел. И снова надел свои поручьи погоны» [299] Тарусский Евг. «Поручик Куприн» // Иллюстрированная Россия [Париж]. 1938. 10 сентября. № 38(696). С. 9. .

Александр Иванович снова решил послужить Вере, Царю и Отечеству. На этот раз он отправился в Гельсингфорс (город, который принял его на излечение от тяжкого недуга, как помним, еще весной 1907 года).

Обстановка в Гельсингфорсе, столице Великого княжества Финляндского, ставшего российской территорией только в 1809 году, была непростая. Так же, как в городах Прибалтики, которые только что посетил Александр Иванович, здесь сильны были прогерманские настроения; Россия опасалась и отсюда ножа в спину.

Газеты сообщали, что 13 ноября Куприн отбыл из Петрограда в Гельсингфорс и что по его настойчивой просьбе никто, кроме жены, его не провожал. Это не так: провожали закадычные друзья, а Вася Регинин поехал с ним до самого Гельсингфорса. Затем рассказал в «Биржовке», что по приезде Куприн остановился в любимом отеле «Фенния», знакомился с теперешним состоянием города, а потом ему предложили участвовать в рукописном журнале воинской части.