Виктория Миленко - Куприн: Возмутитель спокойствия

Куприны жили напротив библиотеки. Жили бедно и одиноко. На правах самого родного человека бывала у них Мария Ивановна Гликберг, вдова Саши Черного. Зиму она проводила в Париже, на лето уезжала в Ла Фавьер, к могиле мужа. Привыкшая заботиться о своем Саше, теперь она опекала его тезку, Александра Куприна, и ее помощь была для Елизаветы Морицовны бесценной. Совсем недавно в нашем распоряжении оказались уникальные документы — письма соседки Марии Ивановны по Ла Фавьеру, Аполлинарии Алексеевны Швецовой. Впервые приведем ее свидетельство: «...Машу, русскую дворянку, все считали за еврейку: расчетливая, деловая, практичная, с холодным рассудком серьезная учительница. Очень скрытная... Дипломат хороший... Со всеми в ладах, со всеми согласна, редко говорит свое мнение» [390] Письмо А. А. Швецовой к Г. Д. Гребенщикову. Октябрь 1950 года // Immigration History Research Center, College of Liberal Arts, University of Minnesota. Series 3. Subseries 4. Box 37. Материал предоставлен M. К. Макаровым (Версаль). . Та же Швецова рассказывала, что Мария Ивановна и в 80 лет могла «хлопнуть» стаканчик коньяку и продолжать свой путь «твердым маршем Суворова»: «И голова не болит, и сердце бьется. Удивительная женщина!» [391] Письмо А. А. Швецовой к Г. Д. Гребенщикову от 4 июля 1950 года // Immigration History Research Center, College of Liberal Arts, University of Minnesota. Series 3. Subseries 4. Box 37. Материал предоставлен M. К. Макаровым (Версаль). Предположим, что она составляла Куприну компанию в застольях, в чем никогда не была замечена Елизавета Морицовна.

Из друзей рядом с Александром Ивановичем дольше всех оставался Борис Лазаревский. Иногда они гурманили, готовили что-нибудь этакое, пели украинские песни... В сентябре 1936 года Лазаревский умер в метро; его запись в дневнике оказалась провидческой: Куприн его пережил. Изредка появлялся у Куприных Николай Рощин, который так вспоминал последнюю встречу:

«Елизавета Морицовна крикнула:

— Папочка (семейное имя Александра Ивановича), Рощин пришел.

Он как-то завозился, тяжело пытаясь подняться, потом неожиданно громко и резко, болезненно, голосом слепого, сказал:

— Какой Рощин? Это мой Рощин?

Мне стало до невыносимости тяжело. Я подошел, поздоровался. Александра Ивановича пересадили в кресло, в угол, дали ему стакан “питья” — воду, слегка подкрашенную вином. Он оживился, минут пять говорил о том, что непременно напишет еще один хороший рассказ, расспрашивал об общих друзьях. Потом как-то по-младенчески присмирел, затих и все с тревогой спрашивал о какой-то кошечке, все просил жену пойти посмотреть, не ушла ли кошечка. У меня больно, пронзительно сжалось сердце. Я попрощался и ушел — не зная, что вижу его в последний раз» [392] Рощин Н. Мой Куприн // Возрождение [Париж]. 1938. 23 сентября. .

Подобных свидетельств немало. Если их обобщить, получается, увы, что к тому времени Куприн был почти ослепшим, впавшим в детство стариком. «Я встретил его в последний раз в Париже... — рассказывал Вадим Андреев, сын Леонида Андреева. — Он шел мне навстречу по улице — больной, небрежно и бедно одетый, по-стариковски шаркая ногами в каких-то домашних шлепанцах. Он посмотрел на меня, стараясь припомнить, кто перед ним. Но не смог. Я напомнил. “Да-да, — как-то жалко улыбнувшись, ответил он. — Не найдется ли у вас пяти франков?”» [393] Цит. по: Комментарии (Сост. Л. И. Давыдова) // Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. М.: Художественная литература, 1966. .

Чаще его водила прогуляться Елизавета Морицовна. Тэффи вспоминала:

«Как-то я встретила их на улице.

— Здравствуйте, Александр Иванович.

Он смотрит как-то смущенно в сторону.

Елизавета Маврикиевна сказала:

— Папочка, это Надежда Александровна. Поздоровайся, протяни руку.

Он подал мне руку.

— Ну вот, папочка, — сказала Елизавета Маврикиевна, — ты поздоровался. Теперь можешь опустить руку» [394] Тэффи. Моя летопись. М.: Вагриус, 2004. .

Однако главное в истории возвращения Куприна на Родину до сих пор ускользало. Лишь относительно недавно стали известны воспоминания Петра Пильского, бывшего верного манычара, жившего в эмиграции в Риге. Петр Моисеевич печалился, что в 1936–1937 годах их переписка с Куприным стала совсем вялой, потом пошли письма, написанные рукой Елизаветы Морицовны и ею же подписанные «А. Куприн». Чаще Пильский узнавал о Куприне уже от других и однажды услышал от Шмелева рассказ о том, как Александр Иванович чуть не умер, будучи у него в гостях. Сидел себе, участвовал в общей беседе, вдруг побледнел, голова упала на грудь, на лбу выступили крупные капли пота. Шмелев и Елизавета Морицовна бросились искать пульс. Шмелев дал ему лавровишневых капель, потом наудачу влил в рот рюмку рома. Александр Иванович очнулся, попытался обратить все в шутку. «А вкусный ром, — прошептал он, — нельзя ли еще?»

«Врачи определили, — писал Пильский, — что, помимо слепоты, у Куприна склероз мозга и склероз сердца. Елизавете Морицовне, после случая у Шмелева, доктора сказали:

— Вы должны быть готовы ко всему, готовы каждую минуту. Это (т. е. смерть) может случиться совершенно неожиданно» [395] Пильский Петр. О Куприне // Сегодня [Рига]. 1937. № 153. .

Зачем же строить версии и гипотезы? Александр Иванович столько раз говорил: если буду знать, что точно скоро умру, поеду домой. Жена и дочь просто выполнили его волю.

Другой вопрос, зачем это было нужно советскому правительству. Здесь проще строить предположения. Политика и еще раз политика. Летом 1936 года не стало Максима Горького, этой огромной «моральной победы советской власти»: Алексея Максимовича убедили вернуться на Родину из эмиграции, и он успел немало сделать для государства. Горький болезненно переживал то, что в СССР предали забвению его коллег-знаньевцев, и Куприна в частности. Он содействовал возвращению из эмиграции Петрова-Скитальца, который, едва приехав в Москву, выступил на 1-м Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году с докладом «Эмигрантская литература». Среди прочего он упомянул «высокоталантливого» Куприна, его судьбу назвал «печальной» и коснулся «Юнкеров»: «серо, бледно и вымучено».

После смерти Горького ходило столько темных слухов, велось столько приглушенных разговоров о литераторах и журналистах, исчезавших на Лубянке, что возвращение блудного «белоэмигранта» Куприна, конечно, могло послужить хорошим, позитивным противовесом. Советский драматург и киносценарист Александр Константинович Гладков, узнав о приезде Куприна в Москву, записал в дневнике: «Это тоже неплохая декорация к происходящему спектаклю, вместе с папанинцами и Полиной Осипенко» [396] Гладков Александр. Из дневников // www.nasledie-rus.ru . Мефистофель-Горький, некогда втянувший начинающего Куприна в большую политику, и после смерти тянул его за собой. Сначала в Москву, к коммунистам, а потом и в могилу. Гипербола, конечно, но каков сюжет!